– Я смотрю, ты, голубок, что-то в чужие ворота заглядываешь. Уж не въехать ли собираешься?

– Зря, вы, Лександр Степаныч… Мне с коммуной не попутно.

Долго ехали молча… Наконец, Афонька заговорил:

– Фарт нам… Не дорога нынче – пустыня ханаанская… ни пешего, ни конного.

– Боятся ездить.

– Само собой… А красных покуда – ни слуха ни духа! А вы не страшитесь, Лександр Степаныч? Город близко.

– У меня документы… чистые.

– Ну, прокурат вы… товарищ Козлов. Так, что ли?

– Козлов… Погоняй!

Под вечер доехали до села Кривощеково: отсюда рукой подать до парома, а там уж и город… Афонька пустил коня шагом. На въезде в сельцо, у околицы, росли в травной гущере три дюжих березы. Вдруг одна из берез сказала негромко:

– Стой!

Матюгнувшись от неожиданности, Афонька натянул вожжи.

Береза опять:

– Слазь обои! Подыми руки!

В лопушнике щелкнули затворы, а на дороге очутился рабочего вида человек, в выцветшей косоворотке и с наганом в руке.

– ЧОН! Проверка документов: айда на заставу…

Галаган отозвался басовито:

– Я – ответственный работник! Безобразие!

– Может, и ответственный… Айда на заставу: там разберемся.

Теперь из травы поднялись четверо. Винтовки – на изготовку. Окружили задержанных, повели. Сзади поехал на пролетке парнишка с огромным красным бантом на околыше фуражки. «Экая несуразица!» – мелькнуло у Галагана.

Застава оказалась недалеко; на въезде с паромной дороги.

Старший чоновец ввел упряжку в обширный двор, привязал Бурана к столбу у крытого пригона. Александра Степановича повели в избу, а к Афоньке, присматриваясь под козырек, приблизился новый человек, вышедший из бани.

Афонька глянул и – обмер: Малинкин! Советский милиционер Малинкин: тот самый…

– Здорово, Малинкин! – и попросил закурить.

– Вона, кого замело! – милиционер достал кисет. – Если ты опять табачком мне в шары метишь, как в Колыване, когда я тебя с кремневским мерином прихватил, прямо скажу: не мечтай. Я нынче вместо того лукавого смита с осечками во какой машиной обзавелся. – Он достал из кобуры новенький кольт и передернул каретку пистолета. – Вот… Так что теперь будет без осечки. И обойма полная. Упряжку-то где повел? А усатый – в доле?

Афонька покосился на кольт, свернул ядерную самокрутку и, возвращая кисет владельцу, не без вежливости, но стойко заявил:

– Спасибо… А я с тобой, Малинкин, о делах разговаривать не желаю… Я о делах с самим начальником, товарищем Кравчуком Модестом Петровичем, буду разговаривать. А с тобой не желаю.

– Как хочешь, – согласился милиционер, – Покури… Добрый табачок. Пронзительный. Кашель как рукой сымает.

Но Афонька, хватив затяжку крепчайшего зеленого самосада, поперхнулся, вытаращил глаза и закатился таким диким кашлем, что две сороки, сидевшие поодаль на заплоте, свечой взмыли в поднебесье. Оправясь, Афонька вытер рукавом слезы:

– Дерьмовый табак, «Вырви глаз» называется… Самый что ни на есть – милицейский! На добрый-то, поди, денег нету?

– Известно, – согласился Малинкин. – Откель у нас деньги? Мы коней не воруем!

– Где вам!.. На взятках пробиваетесь али как?

– А ты дашь?

Афонька ткнул пальцем на покосившийся дворовый нужник.

– Вон из тоей кладовки… Не объешься, смотри!

Милиционер затряс кольтом.

– Шлепну, гад!

Афонька ответил спокойно:

– Колчаковски порядки нынче отошли… Нынче – советская власть, и вашего брата по головке не гладят. Про Чеку, однако, слышал? То-то!

Малинкин оборвал:

– Ну, хватит! Может, ты и без дела взятый… И тарантас, и конь, – может, вовсе не краденый?.. Ты, пожалуй, оправиться хочешь? Ну что ж, ступай. Разрешаю…

А кольт – все в кулаке…

Афонька прикинул на глаз расстояние до нужника. Шагов сорок ровной дворовой площадки, поросшей муравой. Оно бы и ладно, да забор высоченный, повыше роста – сразу нипочем не перемахнешь…

Но тут из дверей дома вышел прежний чоновец и окликнул:

– Эй, кучер! А ну, ходи сюда! – и остановился в дверях поджидая.

Галагана ввели в кухню. Чоновец приказал:

– Ну, предъявляй документы, товарищ. Поглядим, какая твоя ответственность.

Галаган, чертыхаясь, ворча, долго рылся в портфеле.

– Куда он запропастился, черт побери? И так нервы на пределе. Ездишь в эти проклятые командировки и не знаешь, вернешься ли? А тут еще свои… Тьфу, чертовщина! Ну куда я мандат засунул?!

Он вывалил на чисто выскобленный стол целую гору тетрадок и потрепанных учебников. Наконец выудил документ.