Хадживатов-Эфрос Константин
Шрифт:
Лариса. Ты же не мальчик, в конце концов.
Валера . Ты понимаешь хоть что-нибудь? (Поднимается на ступеньку выше. ) Послезавтра встретимся. А лучше в пятницу.
Лариса. Валера, а разве бывают зачеты осенью? Ведь сессия-то…
Валера ( перебивает ). Ты мне не веришь? У нас все бывает. ( Пауза. ) Ну, это такой промежуточный, неофициальный.
Лариса. Ладно. ( Поднимается к нему ближе, берет за руку. ) Иди, занимайся хорошенько. (Тянется к нему, целует. )
Валера. Что ж ты плачешь-то? Я не могу, когда ты плачешь! Ты же взрослый человек. Перестань.
Лариса. Что я могу поделать, Валерочка? Оно само собой как-то плачется. (Пауза.) Я – взрослый человек? Да, я очень взрослый человек! Я даже плачу перед тобой, хотя должна тебя не замечать. Что я могу еще для тебя сделать?
Валера (резко) . Да не надо ничего делать! Отпусти, и все! И все! (Он высвобождается) . Я прошу… Мне надо… Мне надо идти…
Лариса. Мне же хорошо!
Валера. А мне плохо! ( Отталкивает ее, поднимается наверх к фонарю. ) И больше не надо ничего! Не хочу я больше тебя знать-то. Стой на месте. Не поднимайся ты… И забери свои чертовы пирожки. (Вынимает из кармана куртки бумажный сверток и бросает вниз. ) Мне неприятно и гадко с тобой. Пошла ты! (Уходит.)
(Лариса поднимает сверток, тут же садится на ступеньку и плачет, потом вскакивает, поднимается по лестнице к фонарю.)
Лариса (кричит) . Валера, Валера! Вернись!
(Опускает голову и руки и спускается к воде. Садится на приступок, поджимает колени, утыкается в них лицом и замирает на время. Сзади, по левой лесенке, неслышно для Ларисы, спускается мужчина в длинном и широком белом плаще, в резиновых сапогах. Он молча подходит ближе и смотрит на Ларису, задумавшись.)
Мужчина. Я, это, есть хочу!
Лариса ( вздрагивает, быстро встает ). Ой, господи, что вы пугаете-то меня так?!
Мужчина. А ты не плачь. Дай пирожки!
Лариса. Что вам надо? ( Хочет убежать, но мужчина загораживает ей дорогу. )
Мужчина. От себя не убежишь. (Вдруг у него начинают литься слезы, дальше он говорит, плача. ) Я вот три дня не ел, а ты убегаешь, убегаешь! (Вытирает слезы ладонью.) Я не опасный, я только плачу всегда, когда обижают любящих. Я так рыдаю, что не остановиться! Так я возьму? (Берет сверток, разворачивает, ест.) Ух, ты, с капустой! Давным-давно мечтал. Сама пекла?
Лариса ( осторожно) . Отпустите меня.
Мужчина. Я думал, у тебя горе. Как он тебя сейчас тут послал-то, а! Мы товарищи по несчастью. У меня тоже, знаешь, горе. А вообще-то иди, свободна. (Дает Ларисе дорогу.) Иди, мучайся. Жди, когда у него в одном месте засвербит. Или того хуже – совесть проснется, и он прибежит-приползет на коленях виниться. А ты его не простишь, не простишь, и он будет страдать. О-го-го! Так?
Лариса (недоуменно). Я не понимаю: смотреть, так вот подглядывать… да как вы смеете!
Мужчина. А вот смею! (Доедает пирожки. ) Пирожки твои – барахло!
Лариса. Они из пирожковой.
Мужчина. Из какой, не подскажешь?
Лариса. Слушайте, дайте мне уйти!
Мужчина. Иди. Чего стоишь? Я тебя не держу. Ну, вперед и с песней!
Лариса. Какой вы все-таки хам! (Плачет.) Ничего святого!
Мужчина. Откуда, что ты?! Ни грамма.
Лариса. Дайте лучше закурить, а то я не остановлюсь. (Мужчина достает пачку папирос.) Господи, почему же именно папиросы? Как это можно курить?
Мужчина. А я и не курю. Это про запас. Хотя вот сейчас, после мерзких этих недопеченных пирожков, пожалуй, надо сменить во рту обстановку. (Закуривают. ) Интересно, дым во рту. Как-то необычно. (Присаживается на ступеньку лестницы. ) Да ты садись, нечего тут стоять, как столб телеграфный.