В этих случаях употребление одного и того же слова может иметь разный смысл, и смысл этот во всех случаях зависит от социального контекста. В «благополучном» обществе все группы населения привыкли к своему положению и считают свой образ жизни – пользуясь термином нашего времени – «нормальным», то есть естественным и не вызывающим сомнений. Крепостные крестьяне России обычно не задумывались, справедливо или нет их положение, точно так же, как крестьяне и ремесленники средневековой Европы. Ощущение «несправедливости» возникало у них в случаях необычных повинностей или ограничений, от чего и происходили, как правило, все формы социального протеста. Например, в случае крестьянской войны в Германии (1525) социальное равновесие было нарушено феодалами, перелагавшими на крестьян свои новые потребности, выросшие вследствие изменения экономических условий в эпоху Великих открытий. Парижская Коммуна и большинство революций двадцатого века были спровоцированы войнами.

Таким образом, «протест против социальной несправедливости» – это реакция некоторой общественной группы на неблагоприятные для нее изменения ее привычного положения. Смысл этого протеста зависит от местного фона до происшедшего изменения – от «локальной системы отсчета», и в этом смысле относителен. Самое представление людей о "социальной несправедливости" зависит от условий места и времени, определяющих мышление индивида, но всевозможные формы протеста однородны, поскольку имеют одно и то же инстинктивное происхождение.

Специфическим видом «социальной несправедливости» является «эксплуатация человека человеком». Этот термин означает «несправедливую оплату труда». Непонимание его относительного смысла привело к бесплодным дискуссиям. Например, Поппер без всякого определения этого понятия сразу признаёт эксплуатацию рабочих в Англии во времена Маркса, но затем критикует Маркса за неудачную попытку ее определить. Попытка определить «эксплуатацию» вне ее контекста равносильна изучению движения без системы отсчета!

Точно так же обстоит дело со «свободой» и «равенством». При определенном изменении привычных условий люди жалуются на «несвободу» или «неволю», даже если речь идет о каких-нибудь обязательных прививках, но не замечают трудовых отношений, по существу равносильных рабству. Некоторые люди понимают под «равенством» одно только равенство юридических прав и отказываются видеть «неравенство» в чем-то другом.

Однако, наряду с «локальным» фоном, на котором воспринимаются общественные идеалы, существует еще важнейший и по существу неизменный «глобальный» фон, заданный набором человеческих инстинктов. Люди бессознательно оценивают свое положение не только по принятым в их обществе нормам, зависящим от места и времени, но и по моральным правилам всех человеческих племен, о которых уже была речь. «Право, что родится с нами» неустранимо, как наши инстинкты. Его опасно нарушать. В случаях, когда им слишком пренебрегают, оно напоминает о себе нарастанием патологических явлений и катастрофическим крахом культуры. Очень вероятно, что наша западная культура приближается теперь к такому краху.

До сих пор речь шла о «реакциях на нарушение идеалов» – на несправедливость, несвободу, неравенство. Остается вопрос, какой смысл надо приписать самим идеалам, без их семантического преобразования. Преобразованные в «отрицания», эти слова означают определенные изменения общественных ситуаций. Но что означают эти слова сами по себе? Они означают идеалы в первоначальном смысле слова, то есть отдаленные, но важные цели общества, зависящие от воспитания и подготовки человеческих групп. Забвение этих целей – достижимых лишь в относительном смысле, но всегда заложенных в наших инстинктах – делает человеческое общество нежизнеспособным, как и отдельного человека.

Мы оставили в стороне третий лозунг Французской Революции – «братство». Дело в том, что это идеал, «не имеющий отрицания»: нет слова «небратство», и против недостаточного братства никто никогда не протестовал. Это слово означает просто идеал, без семантического двойника. Но идеал этот восходит к тем временам, когда наши предки только учились быть людьми! В действительности он означает социальный инстинкт.

Общие закономерности развития культур. В книге "Оборотная сторона зеркала", в разделе «Длительная открытость миру и любознательность», Лоренц формулирует общие закономерности роста культур:

«Функциям, сохраняющим культуру, противостоят другие функции, обеспечивающие необходимое для любого дальнейшего развития культуры разрушение.

Насколько сильно жизнеспособность любой культуры зависит от равновесия этих двух факторов, лучше всего можно понять из нарушений, происходящих от преобладания одной из них. Увязание культуры в жестких, строго ритуализированных обычаях может быть столь же гибельно, как и потеря всей традиции с хранящимся в ней знанием. Функции, разрушающие постоянство культуры, которые мы теперь рассмотрим, носят столь же специфически человеческий характер, как и функции, сохраняющие ее постоянство.

…Одна из характерных особенностей человека состоит в том, что у него аппетенция к исследованию и игре, в отличие от других высших организмов, не исчезает с достижением половой зрелости. Это свойство, вместе со склонностью к самоисследованию, делает человека конституционно неспособным безусловно подчиниться принуждению старой традиции. В каждом из нас существует напряжение между господством освященных традицией ценностей и мятежной любознательностью, влечением к новизне. У римлян политическим термином для революционера было выражение “Novarum rerum cupidus”6».