— Так процесс — дело решенное?

— Да.

Молодая женщина заметила несколько настороженное выражение на лицах адвоката и брата.

— Присутствие господина Клопо должно было убедить тебя в том, — сказал после неловкой паузы Раймон, — что нам не удалось добиться рассмотрения дела твоего мужа в церковном суде.

— Но почему? Ведь ему предъявлено обвинение в колдовстве!

— Мы привели все аргументы, мы использовали все связи, можешь мне поверить. Но складывается впечатление, что король желает показать себя более ревностным католиком, чем сам Папа. В самом деле, чем ближе Мазарини к могиле, тем более явным становится желание молодого монарха прибрать к рукам все дела королевства — в том числе и религиозные. Не оттого ли епископов теперь назначают по выбору короля, а не церковных властей или по решению Папы, как установлено традицией? После всех предпринятых усилий единственное, чего мы смогли добиться, — это светский суд.

— Все же такой поворот дела лучше, чем забвение, не так ли? — Анжелика обратила на Дегре взгляд, полный надежды.

Но тот был бесстрастен, словно изваяние.

— Всегда лучше знать о своей судьбе, чем долгие годы терзаться сомнениями, — ответил тот наконец.

— Не стоит бесплодно сожалеть о постигшей нас неудаче, — вновь вступил в разговор Раймон, — сейчас речь идет о том, как повлиять на ход процесса. Король лично назначит судей. Наша задача — внушить ему, что королевское решение должно быть непредвзятым и справедливым. Однако взывать к совести короля — весьма деликатная задача!

Слова брата напомнили Анжелике фразу, когда-то произнесенную маркизом дю Плесси-Бельером о господине Венсане де Поле: «Он — совесть королевства».

— Ах! — воскликнула она. — Отчего же мы раньше не подумали? Если бы господин Венсан мог поговорить о Жоффрее с королевой и королем, я уверена, он бы повлиял на них.

— Увы! Месье Венсан скончался в своем доме в Сен-Лазаре [32] месяц назад.

— Боже мой! — выдохнула Анжелика, и глаза ее наполнились слезами разочарования. — Ах! Почему же мы не вспомнили о нем, пока он был еще жив! Он сумел бы поговорить с ними. Он добился бы церковного суда…

— А ты думаешь, мы не сделали все возможное, чтобы добиться его? — с сарказмом спросил иезуит.

Глаза Анжелики блеснули.

— Разумеется, — прошептала она, — но господин Венсан был святым.

Наступило молчание, отец де Сансе вздохнул.

— Ты права. Только святой способен умерить гордыню короля. Даже самые приближенные к нему люди еще плохо знают душу этого молодого человека, под чьей сдержанностью таится пожирающая его жажда власти и могущества. Не сомневаюсь, он станет великим королем, но…

И он замолчал, возможно, осуждая себя за то, что решился на столь опасный комментарий.

— Нам известно, — продолжил он, — что некоторые из ученых, живущих в Риме, — двое из них являются членами нашего ордена — обеспокоены арестом графа де Пейрака и выражают свой протест по этому поводу. Разумеется, тайно, ведь и дело до сего дня было секретным. Можно было бы попытаться собрать их свидетельства и попросить Папу написать письмо королю и тем самым вмешаться в процесс. Король, вероятно, прислушался бы к августейшему призыву об ответственности за принимаемое решение и был бы принужден тщательнее изучить дело — раз уж лучшие умы признают арестованного невиновным в грехе колдовства.

— Полагаешь, можно получить такое письмо? — с сомнением спросила Анжелика. — Церковь не любит ученых.

— Думается мне, что женщине с таким образом жизни, какой ведешь ты, не дано судить об ошибках и недостатках Церкви, — мягко отвечал Раймон.

Анжелику не обманула мягкость его тона. Она смолчала.

— Похоже, что-то у нас с Раймоном сегодня не ладится, — сказала она немного позже, когда провожала адвоката до гончарной мастерской. — Почему он так желчно отозвался о моем поведении? По-моему, я веду жизнь, по меньшей мере, столь же добродетельную, что и старуха, у которой я живу.

Дегре усмехнулся.

— Думаю, ваш брат уже успел ознакомиться с кое-какими листками, которые с сегодняшнего утра гуляют по Парижу. До Клода Ле Пти [33] , возмутителя спокойствия знатных господ, знаменитого поэта с Нового моста, который уже лет шесть, как портит аппетит вельможам, дошли слухи о вашем муже, так что он воспользовался случаем и пустил в ход свое едкое перо.

— Что же он написал? Вы читали его памфлет?

Адвокат сделал знак приблизиться шедшему позади них господину Клопо и взял у него сумку. Он достал оттуда стопку грубо отпечатанных листков.

Это были коротенькие рифмованные песенки. Писака, охваченный вдохновением, которое, казалось, било фонтаном, но умышленно выражалось лишь в самых низких оскорблениях и самых вульгарных выражениях, описывал Жоффрея де Пейрака как «Косматого, хромого, великого лангедокского рогоносца»…

Он наслаждался, издеваясь над физическим обликом обвиняемого. А кончался памфлет следующим куплетом: