«Скоро ли мне можно будет вставать?»

«Что взбрело тебе в голову? Ты сошел с ума?»

Так он оставался в постели, потому что был очень послушен. Тетки и сестры, невесты и соблазнительные женщины непрестанно обцеловывали его по очереди. Я бы на его месте тоже не имел ничего против этого.

Эдит не отходила от его постели. «Ты негодник», — шептала она. В книге этого нет, это я написал. Странно, откуда я всего этого понабрал! Ах, как я тоскую по объятьям!

Хотя в моей голове не наберется и двух с половиной мыслей и хотя у меня болят зубы, я все же расскажу, как однажды девушка, одетая в мужскую одежду, появилась в обществе. Дрожащей рукой продолжаю я эту блистательную новеллу. Осмеливался ли когда-либо кто-нибудь писать вот так — что попало? У девушки было очаровательное лицо, а как сверкали ее глаза, как кривились в издевательской усмешке губы! Распущенные волосы говорили своим особым языком. Некая особа, привыкшая, что мужчины именно перед ней рассыпаются в учтивостях, попыталась запугать незваного гостя, однако ей пришлось смириться с тем, что на нее даже не обратили внимания. Она была так этим поражена, что удалилась в изящно обставленную боковую комнату и бросила на устланный коврами пол фарфоровую собачку. Исходя злостью, она закусила губу, приложила ладонь к груди, растревоженной неприятными, поскольку, возможно, слишком уж любвеобильными, впечатлениями, прогнала почитателя, который, наверное, пытался ее успокоить, и…

Здесь у меня происходит небольшая заминка, и я прошу у читателя ровно столько терпения, сколько нужно для того, чтобы я снова собрался с мыслями. Да поможет аромат сигареты моему вдохновению.

Из граммофона доносилось пение Карузо. Поэт галантно поцеловал хозяйке дома руку. Как чопорно танцевали все девушки в платьях с длинным шлейфом! Кое-кто превосходил во внимательности самого себя. Да не оставит меня мой засыпающий дух и подарит мне как можно больше замечательных идей!

На софе времен Второй империи сидела женщина, которая могла бы быть красивее, если бы меньше беспокоилась о том, чтобы быть красивой. Беспечность дарит молодость, деловитость — раздражение. Одно из условий, чтобы оставаться молодым, заключается в способности постоянно находить какое-нибудь увлечение, пусть это будет даже самая прозаическая вещь. Портье может быть счастлив при чистке обуви, а виртуозная пианистка — в отчаянии во время игры. Опускаться бывает лучше, чем подниматься.

Не правда ли, стиль моего сочинения отличается поразительной сухостью!

Артист прилип к подносу с бутербродами. Его импресарио убеждал его не думать только о себе, вспомнить об идеях, обратить достаточное внимание на других людей. Тем временем своенравная девушка безнадежно влюбилась. Грудь ее была словно растерзана.

«Эй, комедиант!» — стал задираться к ней один из наблюдателей, искавший возможности с ней познакомиться и не знавший иного средства, кроме невежливости. Люди порой обходятся с нами грубо, потому что ценят нас и не желают себе в этом признаться.

Все дело было в ангельском личике дамы, которая своей молочно-белой любезностью, приторной невозмутимостью совершенно сломила нашу хрупкую героиню.

«Неужели в тебе нет ни капли жалости?» — лепетала бедняжка, вся дрожа, при этом слова ее относились к дочери сыровара, вышагивавшей с достоинством банки конфитюра и вообще-то с мармеладной снисходительностью отвергавшей, изволите ли видеть, подобные выражения.

Эта высокая, полная фации, невероятно благородно двигающаяся лохудра словно сошла со страниц романа Сенкевича, не так ли?

Ее как раз потянуло на картофельный салат, голова ее была совершенно занята уксусом и маслом, и этим она разбила сердце девушки в мужском костюме.

Мои усилия меня утомили, я иду спать. Пусть с этой историей разбирается тот, кому это захочется.

Назовем его Владимиром, потому что это редкое имя, а он и в самом деле был единственным в своем роде. Те, кому он казался странным, охотились за каждым его взглядом, за каждым словом, на которые он был скуп. В плоховатой одежде он держался уверенней, чем в изысканной, и был, в сущности, добрым человеком, у которого был только один недостаток: он фантазировал и наделял себя недостатками, которых у него не было. Он относился к самому себе большей частью плохо. Разве такое простительно, в самом деле?

Как-то он поселился у одной супружеской четы, и его никак не могли выставить. «Пора бы и честь знать», — давали ему понять: он, похоже, никак не мог этого уразуметь, глядя, как жена улыбается, а муж бледнеет. Он был сама рыцарственность. И это давало ему высокое понятие радости бытия. Он не мог спокойно видеть хорошеньких женщин, нагруженных чемоданчиками, свертками и тому подобным и тут же подскакивал, выражая желание помочь, причем всегда прежде всего рассеивал малейшие опасения навязчивости с его стороны.

От кого он был родом, этот Владимир? Не иначе как от своих собственных родителей. Примечательным представляется его признание, что в несчастье он часто бывал весел, в удачную пору мрачен, а еще, что он считает основной чертой своей натуры трудолюбие. Свет еще не видывал столь довольного и в то же время недовольного человека. Не было никого столь же порывистого и в тот же миг более нерешительного.

Однажды девушка назначила ему в условленном месте свидание, но вовремя не пришла. Это его поразило. Другая сказала ему: