— Кто дал вам право так говорить? — оскорбленно спросила Саня.

— Я выстрадал это право… Послушайте, Александра Дмитриевна, я знаю одного человека, он не чета Зворыкину, прямой, цельный во всем…

— Не нужен мне этот человек, да и я ему не нужна, — устало произнесла Саня.

— Вы имеете в виду свое происхождение? Он простит вам это! — вскричал Кныш. — Он подымет вас до себя! Санна, — продолжал он проникновенно, — у меня есть две любимые: революция и ты, Санна! Я полюбил тебя, как увидел. Я сидел на твоей свадьбе и думал, что умру от боли.

— Не надо так говорить… нельзя. — Как бы ни относилась Саня к Кнышу, есть что-то покоряющее в силе и подлинности чувства, которое владеет им в эту минуту.

— Я буду так говорить! — самозабвенно продолжал Кныш. — У меня никого не было… ты будешь первой и единственной моей женщиной! — Кныш опускается на колени перед молодой женщиной, ловит ее руки, пытается спрятать лицо в ее коленях.

Саня испуганно отбивается.

— Пустите!.. — кричит она. — Пустите!

В приемной слышится шум. Дверь распахнулась, и на пороге появляется Рузаев в сопровождении двух служащих железнодорожной охраны.

Кныш поворачивает к вошедшим будто слепое лицо, похоже, он не сознает происходящего.

— Вот что!.. — тяжелым голосом произносит Рузаев. — А ну, подымите вашего начальника, он, видать, в коленках ослаб…

Саня выбежала из кабинета…

— Ты думал, тебе разрешат швыряться такими людьми, как Алеша Зворыкин? — спросил Рузаев.

— Нарушение революционной законности, расхищение государственной собственности, экономическая контрреволюция… — как в бреду бормочет Кныш.

— Ладно, — оборвал его Рузаев. — Московский партийный кабинет берет Зворыкина на поруки…

Подвал. Зворыкин сидит на табурете, зажав лицо руками. Щелкнул замок, в подвал заглянул старик сторож Зворыкин, мгновенно отнял руки от лица, принял независимый вид.

— Собирайся, что ли, — говорит сторож, зевая.

— Куда? — Тень беспокойства мелькнула на лице Зворыкина.

— На кудыкину гору… — лениво ответил сторож.

…По территории железнодорожных мастерских идут Зворыкин и Рузаев.

— Кто тебя, дурака, надоумил? — Рузаев стучит себя по лбу. Массивное лицо его пылает гневом.

Зворыкин совсем скис, опустил голову.

— Сам же говорил: броневики позарез нужны… — оправдывается он вяло.

— Выходит, броневики нам нужны, а бронепоезд не нужен, снаряды не нужны? Так, что ли?.. Учти, по партийной линии мы тебя еще взгреем.

Зворыкин тяжело вздохнул и насупился. Они вышли за ворота, и глазам их предстало чудо: новенький, горящий полированными бортами, сверкающий серебром радиатора изумительный «роллс-ройс». За баранкой дремал матрос, положив ноги на щиток. Но что самое поразительное — Рузаев уверенным, хозяйским жестом распахнул дверцу этой дивной машины. Зворыкин на миг забыл обо всем на свете: о своем недавнем аресте, угрозах Кныша, гневе Рузаева. Он впился глазами в черно-пылающее чудо, потрогал колеса и шины, обошел кругом, нагнулся и стал разглядывать подбрюшье.

— Броневики-то хоть будут? — допытывался Рузаев.

Но в лицо ему уставился зад друга, туго обтянутый матросским сукном. Соблазн был чересчур велик, и Рузаев в сердцах пнул коленом этот нахальный зад.

— Чего дерешься? — обиделся Зворыкин.

— Мало еще! — гневно сказал Рузаев. — Спустить бы с тебя портки да всыпать горячих.

— Угнал? — спросил Зворыкин, кивнув на машину.

— «Угнал»?.. Опять в тебе это бандитское!.. Всучили мне ее, терпеть не люблю эти буржуйские штучки!

— Много ты понимаешь!.. Экий красавец! «Роллс-ройс», — произнес он нежно.

Рузаев с удивлением глядит на друга. Никогда еще не видел он на его сильном лице такого растроганного выражения.

— Чудак ты, ей-богу! Ну, ладно, дыши — будут броневики?

Зворыкин кивнул, не сводя глаз с машины.

— Через неделю?

Снова кивок.

— Не врешь?.. Откуда ж возьмутся броневики, если материалов нету?

— Не твоя забота!.. — пробурчал Зворыкин.