«Борьбы между славянами и немцами больше не избежать, она обязательно произойдет. Когда? Там видно будет. Ничего другого между нами не может быть…»

Эти слова кайзер Вильгельм II нацарапал в мае 1913 г. на докладе, который получил от своего посла в Петербурге. В нем излагается российская позиция в Балканском кризисе: Россия вооружилась и близка к тому, чтобы мобилизоваться — против Австро-Венгрии, которая не придерживается «договора о моратории» с Россией в общей сфере интересов на Балканах. Царь считает, что Германия останется при этом нейтральной и не вмешается в конфликт:

«Я уверен, что и Ты с большим интересом следишь за Балканской войной, — пишет ни о чем не подозревающий Николай своему немецкому кузену. — Дай Бог, чтобы мы все в конце не попали в трудное положение!»

В конце концов, Николай — вопреки нажиму своих генералов — не допускает военного вмешательства России в этом регионе, хотя многие его советники чувствуют себя ближе, чем когда-либо, к старой заветной цели России, Константинополю. Умеренные политики, среди них Коковцев (прежде чем ему пришлось уйти), предостерегали царя о внутренней — военной — слабости России и риске германского вмешательства на стороне Австро-Венгрии.

Предупреждение Коковцева подтверждается еще до того, как дело доходит до войны: осенью того же года Берлин посылает постоянную военную миссию в Константинополь. Царь направляет ноту протеста: «Этот акт равнозначен взятию Германией под контроль турецкой столицы и проливов…»

«Это ультиматум или выражение личного мнения?» — задиристо отвечает Вильгельм и заявляет, не дожидаясь ответа царя, русскому подателю ноты:

«Я должен Вам сказать, что вижу грозный конфликт между двумя расами — романско-славянской и германской — должен Вас предупредить. Вы можете предположить, что немецкая нация первая начнет враждебные действия. Если война неизбежна, я считаю несущественным, кто начнет. Меня беспокоят события, и я говорю Вам, что война может быть неизбежной, поверьте, я не преувеличиваю…»

«Хотим мы войны или нет? — звучит громовая реплика премьер-министра на спешно созванном кризисном заседании. — В настоящий момент она была бы величайшей катастрофой для России», — констатирует он. Русская армия не займет, что ожидалось в ответ на военную миссию Вильгельма, стратегические пункты перед Трапезундом, и вместо этого правительство выносит решение «ожидать дальнейшего хода событий в Европе», как гласит резолюция заседания.

Весной 1914 г. неуверенность царя относительно внешнеполитического положения полностью исчезает. Когда статс-секретарь Дурново представляет царю документ, доказывающий тайные военные приготовления Германии, Николай не верит ему и отклоняет предостережения Дурново как игру воображения.

В начале лета царская семья отправляется на яхте «Штандарт» из Ялты в Констанцу, в Румынию. Повод: готовится помолвка старшей дочери Ольги с румынским принцем Каролем. Этот союз рекомендует царю министр иностранных дел как политически выгодный. Как следует из воспоминаний домашнего учителя при царском дворе Жильяра, Ольгу о цели путешествия в известность не ставят — она может только догадываться. Официально все представляется, как визит вежливости; тем самым царь хочет привлечь на свою сторону дружественного Пруссии короля. Ольга, которой кронпринц мало симпатичен, вежливо беседует с ним в празднично украшенном дощатом павильоне, развлекая своих сестер, чтобы затем умолять царя не принуждать ее к этому браку. «Ты мне обещал, что не будешь меня вынуждать выходить замуж за того, кого я не люблю; кроме того, я не хочу покидать Россию…» — Николай демонстрирует понимание, и до официального брачного договора дело не доходит.

Показательно, что Ольга обращается к своему отцу. К нему она, считающаяся самой умной из девочек и наиболее близкой царю, также питает больше доверия, чем к матери. Все мысли Александры сосредоточены на Алексее, в создании политического наследства которого она пытается принять активное участие.

28 июня убийство в Сараево резко выводит мировую общественность из состояния летней умиротворенности. Но ненадолго. После осуждения, а также выражения соболезнований императору Францу Иосифу по поводу убийства его наследника, волна негодования улеглась. Пресса не подозревает ничего дурного: «Нет причин для беспокойства», — комментирует, например, парижская «Фигаро». Бомбометание в это время не в диковинку. И германский кайзер, и русский царь выходят на своих яхтах в летние путешествия.

Между тем министры и генералы ломают себе головы, пытаясь предсказать реакцию австрийского правительства и ее последствия. Русский министр иностранных дел Сазонов, который и заграницей считается осторожным и рассудительным, встревожен. К его опасениям присоединяется французский посол в Петербурге, представитель союзнической Франции, полагающий, что дело дойдет до войны с Австро-Венгрией и Германией.

Поставленный перед лицом подобной возможности, царь, после небольшой паузы, замечает: «Я не могу себе представить, что кайзер Вильгельм хочет войны. Если бы Вы его знали так, как знаю его я! Если бы Вы знали, насколько театральны его жесты!»

В июле в Петербург прибывает французский президент Пуанкаре. Торжества напоминают демонстрацию блеска и силы, исходящих от царского двора и российской армии. На пороге грядущих событий этот визит станет в то же время символом рокового для России союза; но он также показателен для атмосферы, в которой давали о себе знать будущие события.

На робко высказанные Пуанкаре опасения о возможности войны царь возражает:

«Германский кайзер слишком осторожен, чтобы бросать свою страну в авантюру, а что касается императора Франца Иосифа — тот хочет только умереть спокойно…»