— В последнюю-то ночь вашего медового месяца? — Пишотта помотал головой. — Ты же знаешь пословицу: бойся того, что приготовит новая жена.

Подразумевалось, что нельзя полагаться на новых друзей в опасном деле. Пишотта в очередной раз намекал, что Гильяно зря женился.

Гильяно улыбнулся.

— Все это не может продолжаться так до бесконечности — надо и о другой жизни подумать. Проверь, чтобы завтра все караульные посты оставались на местах, пока мы не управимся.

Пишотта кивнул. Он посмотрел в сторону костра, где Юстина готовила зайцев.

— До чего ж хороша, — сказал он. — И ведь подумать только, выросла у нас под носом, а мы и не замечали ее. Но смотри, ее отец говорит, что девица она с характером. Не давай ей в руки свое ружье.

Гильяно пропустил мимо ушей эту грубую сицилийскую шутку, и Пишотта, перемахнув через забор, исчез в оливковой роще.

А Юстина нарвала цветов и поставила их в старую вазу, которую нашла в замке. Цветы украсили стол. Она подала еду: зайца с чесноком и помидорами и салат в деревянной миске, заправленный оливковым маслом и красным винным уксусом. Тури показалось, что она немного нервничала и была чем-то слегка расстроена. Быть может, причиной тому были выстрелы или этот сатир Аспану Пишотта, увешанный оружием и так неожиданно нарушивший их райское уединение.

Они неторопливо ели, сидя друг против друга. Гильяно решил, что она неплохо готовит; к тому же она то и дело подкладывала ему хлеба и мяса и наполняла его стакан — мать воспитала ее как следует. Он с одобрением заметил, что у нее хороший аппетит, а стало быть, она здорова. Она подняла глаза и увидела, что он на нее смотрит. Улыбнувшись, она спросила:

— Не хуже, чем у твоей матери?

— Лучше, — ответил он. — Только не вздумай ей когда-нибудь об этом сказать.

Она продолжала смотреть на него, как кошка.

— А Венера тебя кормила так же вкусно?

У Тури Гильяно никогда еще не было романа с молоденькой девушкой. И вопрос застал его врасплох, однако его аналитический ум быстро все понял. Теперь пойдут расспросы о том, какая Венера в любви. Никакого желания выслушивать подобные вопросы, а тем более отвечать на них у него не было. Ту, зрелую, женщину он не любил так, как эту девочку, но он относился к Венере с нежностью и уважением. Она знала, что такое боль и трагедия, о которых это юное очаровательное существо и не подозревало.

Он печально улыбнулся. Она встала из-за стола, чтобы убрать посуду, но медлила в ожидании ответа. Гильяно сказал:

— Венера отлично готовит — было бы несправедливо сравнивать ее с тобой.

Над его головой пролетела тарелка, и он от души расхохотался. Он смеялся от счастья и радости, что стал участником семейной сцены, и еще потому, что с этого молоденького хорошенького личика наконец слетела маска кротости и благовоспитанности. Но она зарыдала, и он обнял ее.

Они стояли в серебристых сицилийских сумерках, которые опускаются так быстро. Он ласково прошептал ей на ухо, казавшееся прозрачным рядом с черными, как агат, волосами.

— Я пошутил. Ты готовишь лучше всех в мире. И спрятал лицо в ее волосах, чтобы она не видела его улыбки. Это была их последняя ночь, но они не столько занимались любовью, сколько говорили. Юстина снова спросила про Венеру, но Гильяно заверил ее, что все в прошлом и не стоит об этом вспоминать. Она хотела знать, как они будут встречаться дальше. Он сказал, что хочет отправить ее в Америку, а через некоторое время и сам приедет туда. Но это ей уже было известно от отца — ее интересовало, смогут ли они видеться до ее отъезда. Гильяно понял: ей и в голову не приходило, что он может никогда не увидеть Америки, что его попытка бежать может провалиться: слишком она была юна, чтобы предвидеть печальные развязки.

Рано на рассвете за ней приехал отец. Юстина прильнула к Тури Гильяно, и они расстались.

Гильяно пошел в часовню разрушенного замка и стал ждать Пишотту, который должен был доставить к нему начальников отрядов. Пока никого не было, он пристегнул к поясу пистолеты, спрятанные в часовне.

Накануне свадьбы Гильяно поделился с аббатом Манфреди своими подозрениями относительно Стефана Андолини и Пассатемпо, которые встречались с доном Кроче за два дня до кровопролития в проходе Джинестры. Он заверил аббата, что его сыну ничего не грозит, но ему необходимо знать правду. Аббат все рассказал. Как Тури и думал, сын во всем признался ему.

Дон Кроче попросил Стефана Андолини привести к нему в Виллабу Пассатемпо, с которым ему-де надо наедине поговорить. Андолини велено было ждать за дверью, пока те двое разговаривали. Это было всего за два дня до кровопролития. Когда же, после первомайской трагедии, Стефан Андолини припер Пассатемпо к стенке, тот признался, что получил от дона Кроче кругленькую сумму и за это, вместо того чтобы выполнить приказ Гильяно, направил дуло своего пулемета прямо в толпу. Пассатемпо пригрозил Андолини, что, если тот хоть словом обмолвится об этом с Гильяно, он поклянется, что Андолини присутствовал при заключении сделки с доном Кроче. Андолини был до того перепуган, что рассказал об этом только своему отцу, аббату Манфреди. Манфреди дал ему совет держать язык за зубами. Ведь прошла всего неделя после расстрела, и гнев и горе Гильяно были так велики, что он непременно расстрелял бы обоих.