Охрим ответил, не понизив голоса:

— Бомба, самоделочка… Были фабричные, да кончились.

Он поставил бомбу на пол у своих ног, достал кисет и стал сворачивать цигарку.

— Теперь пускай заводят, — сказал он. — В случае чего, тикайте через зал…

Искремас стиснул между коленями обе ладони — чтоб не дрожали. Офицеры за стенкой по-прежнему любезничали с дамами.

Цигарка была готова. Охрим взял с пола бомбу и прикурил от тлеющего фитиля, который уменьшился уже почти вдвое. Искремас, чтоб не глядеть, отвернулся. А писарь поставил бомбу на место, взял со столика коробку с гримом и уважительно понюхал.

— Товарищ режиссер, — сказал он, смущаясь. — Вот можете вы определить человека — годится он в артисты или нет?

— А почему это вас интересует? — спросил Искремас по-прежнему шепотом.

Писарь застеснялся еще больше.

— Вообще-то, ведь я учитель… И театр для меня — мечта… Как вам выразить? Звезда на небе жизни. А вот храбрости не хватает…

За перегородкой сказали:

— Господа, дождик поутих.

Снова застучали сапоги: это офицеры уходили.

Охрим прислушался, сказал:

— Ну, добре. За театр мы после поговорим.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Искремас. Ему очень хотелось, чтобы опасный гость ушел, но попросить об этом было стыдно.

Охрим поплевал на пальцы и притушил фитилек своей самодельной бомбы. Искремас тоже поплевал и потискал в пальцах потухший фитиль — для верности. Усмехнувшись, писарь встал.

Вместе с Искремасом он вышел на сцену, где обе артистки галопировали под музыку верхом на алебарде.

Писарь неторопливо прошел через зал и скрылся за дверью. А Искремас стоял и смотрел на скачущих дам.

— Знаете что, — сказал он внезапно. — Это не годится… Делайте, как было раньше.

Не прощаясь, он направился к выходу.

Крыся стояла в дверях и с интересом глядела на улицу.

— Я передумал, Крыся, — сообщил ей артист. — Пускай эти дурочки делают по-своему… Женщину нельзя унижать. Нельзя ее показывать в смешном и жалком виде. Женщина должна быть всегда прекрасна… Понимаешь?

— Чего ж тут не понять? — сказала Крыся злобно. — Они для вас прекрасные, потому что городские.

Искремас только руками развел.

— Ладно. Пошли!

— Ни! — Крыся схватила его за рукав. — Стойте тут.

Артист в недоумении огляделся. На базарной площади было тихо и пусто. Только на углу, возле аптеки, стоял фаэтон, запряженный парой. На козлах возвышался бородатый солдат. Два офицера весело спорили рядом — наверное, о том, кому первому садиться в этот фаэтон.

Оглушительно грохнул взрыв. Комья земли и щепки забарабанили в стену театра.

Искремас зажмурился, а когда открыл глаза, лошади с ошалелым ржанием неслись по площади — но уже без фаэтона. Только обломанное дышло колотилось об землю.

— Це той, чернобривый, что с вами балакал, — радостно доложила Крыся. — Вин туды шось пидсунул.

Схватив Крысю за руку, Искремас быстро зашагал в сторону от взрыва.

— Тш-ш! — шипел он на ходу. — А если тебя услышат? Тогда мы пропали!..

— Ох!.. Ых!.. Ах!.. — стонал Искремас. По его искаженному лицу струился пот, волосы мокрыми перьями прилипли ко лбу.

Он лежал на лавке, а голый маляр, сутулый и волосатый, как огромная обезьяна, лупил его веником по спине.

Искремас привстал, сунул голову в шайку с холодной водой, а когда вынырнул — на лице его было счастливое и просветленное выражение.

— Баня — это русский языческий храм!.. Ванна очищает только тело, а баня очищает и душу!

Теперь уже маляр возлежал на лавке, а Искремас неумело сек его веником.

— И как оно нам нужно — это очищение! — говорил он, сопровождая каждое слово ударом веника. — Компромиссы… Трусость… Сделки с совестью…

И вдруг он умолк, увидев в двух шагах от себя улыбающуюся рожу иллюзионщика. Тот стоял голый, но в своей несуразной шапочке и, словно круглый щит, держал перед собой шайку — правда, пониже, чем держат щит.

— Привет от соседней музы! — хихикнул он, и сразу волшебство бани кончилось для Искремаса.

— Как сюда попал этот субъект? — гневно спросил артист.

— Федор Николаевич! Владимир Павлович! — жалобно заблеял иллюзионщик. — Я же знаю — вы после бани будете есть раков… Так я принес первачу! Не свекловичного, а хлебного…

Искремас подумал, а потом сказал:

— Черт с вами. Оставайтесь.

— Мерси! — поклонился иллюзионщик. — В эти трудные времена мы, интеллигенция… Мы должны, так сказать, консолидироваться!