Когда Габриэль закрыл за собой дверь, а вдова ван Бролин так и не заняла предлагаемого ей места на стуле, Феликс пожал плечами и уселся на него сам.

— Ты хоть представляешь, где ты живешь? — с досадой произнесла Амброзия. — Сколько опасностей нас окружает? Как дешева нынче жизнь?

— Уж не благодаря ли тому Кровавому совету, чьих родственников ты так благородно выгораживаешь?

— Замолкни, наконец! — Амброзия коротко хлестнула сына ладонью по губам. — Сил нет выдерживать твою глупость и самонадеянность. Ты меня пугаешь. Ты ведешь себя нарочно таким образом, чтобы привлекать к нам ненужное внимание? Дерешься, унижаешь других ребят, совершенно не стараешься в учебе, только заставляешь меня покупать новые наряды из бархата, с золотым шитьем и кружевами, да крутишься в них перед зеркалом, будто ты девочка!

Поскольку обиженный Феликс хранил молчание, его мать продолжала:

— Нашими врагами может оказаться каждый: сосед, слуга, посетитель кофейни, случайный прохожий на улице. Кроме Кровавого Совета, шпионы есть и у Святой Инквизиции, и у командира испанского гарнизона Антверпена. Возможно, мы вчера наследили на этом проклятом снегу и привлекли чье-то внимание. А сегодня приехал с вестями Фредрик…

— «Эразмус» вернулся? — Феликс мгновенно забыл о том, что мать нанесла ему обиду. — Что же ты молчишь? Почему я его не видел?

— Он должен был возвращаться на разгрузку. «Эразмус» встал у северных доков, Фредрик говорит, что «Меркурий» был атакован португальцем и еле дотянул до Бристоля. Там, в Англии, его пока пришлось оставить, и Виллем находится при корабле. Погибли четверо из экипажа, еще шестеро ранены. Фредрик передает, что Виллем не хочет более рисковать. Он настаивает на обмене наших двух стареньких и потрепанных кораблей на новейшее судно с восемнадцатью пушками, способное управиться при удачном стечении обстоятельств с любым вражеским кораблем, или, в крайнем случае, удрать от него.

Габри с кувшином подогретого молока застыл на пороге комнаты.

— Когда я еще немного подрасту, на каком корабле будет плавать сам Виллем? — с подозрением спросил Феликс. — Ведь он со временем не захочет оставаться в моих помощниках. — Жестом подозвал Габри, взял у него кувшин и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. — Спасибо, — улыбнулся другу, вернул ему кувшин. — Отправляйся-ка спать, Габри.

— А можно, я еще немного послушаю про корабли? — спросил сын торговца пушниной.

— Вот, — кивнул Феликс, — Габри тоже хочет со временем стать капитаном. Он сам сказал.

— Габри успевает в учебе лучше тебя, — мать не упустила возможности пустить шпильку Феликсу. — Не исключено, что ему откроются возможности гораздо более широкие, чем рисковать погибнуть в шторме, или удирать от пушек португальских каперов.

— Нет ли новостей об отце? — спросил Габри, по нескольку раз в неделю задававший этот вопрос.

— Никаких, — сказала Амброзия. — Положись на волю Всевышнего, да хорошенько помолись перед сном.

Понятливый отрок пожелал спокойной ночи ван Бролинам и удалился в свою маленькую уютную спальню, где его ждал спрятанный под подушку томик Вергилия, выпущенный в типографии Кристофера Плантена. Каждый вечер, когда все засыпали, купеческий сын погружался при свете свечи в жизнь античных героев, находя в этом мало кому понятное наслаждение. Когда шаги Габри по деревянным доскам затихли, и закрылась дверь, Амброзия, прислушавшись к тишине в коридоре, сказала:

— Не хотела волновать его. Фредерик, побывав во Флиссингене, узнал, что маленькая сестра Габри видела во сне горящего отца. Она так плакала и кричала, что совершенно расхворалась, и сейчас лежит в лихорадке.

Феликс относился с неприязнью к мелкой Мирославе, получившей имя Мария при католическом крещении в прошлом году. Он давно уже не видел ее, но все никак не мог забыть злосчастную лужицу на лестнице флиссингенского дома. Поэтому сейчас он поморщился, выражая сомнение:

— Стоит ли обращать внимание на сны мелкой визгливой дурочки?

— Я бы тоже не придавала этому слишком большое значение, только ведь Симона нет уже второй год. Не тот он человек, чтобы вот так взять и забыть о детях.

— В любом случае, даже если что-то и произошло, мы никогда об этом не узнаем, — сказал Феликс. — Слишком уж далеко тот Новгород, и вести оттуда не доходят до нас. Тем более что наши собственные несчастья происходят все чаще: я гуляю по цеховым улицам, и вижу половину мастерских закрытыми, лютеране и кальвинисты бегут в Англию и Германию, по городу бродят проповедники, которых хватают инквизиторы и стража, итальянец Руффино, сын банкира, который учится со мной, говорит, что биржу вот-вот закроют, поскольку потеряно доверие к ценным бумагам, да и грузов приходит все меньше, в сравнении со временем, когда городом управлял Ван Стрален, а во дворце сидел бургграф Виллем Молчаливый.