Харири взял его под руку и потащил за собой.

— Пойдем, сядем на хорошее место.

Они нашли себе места и сели рядом. Исмаил спросил:

— Не видели господина Солеймани и Махраджа?

— Вон они, сидят перед председателем совета директоров.

Исмаил посмотрел туда, куда показал Харири. Увидел затылки обоих. Сафар, как всегда, сидел строго прямо. А голова Солеймани была вровень с его плечом. Он казался немного расплывшимся и приплюснутым. Харири низко опустился в своем кресле и пробормотал:

— Как они сдружились, а мы и не ведали…

В это время на трибуну вышел главноуправляющий. Все замолчали. Несколько мгновений он стоял, не говоря ни слова, и смотрел на сидящих. Кроме звуков кое-где передвигаемых стульев, ничего не было слышно, словно все задержали дыхание. Главноуправляющий откашлялся и медленно сказал:

— Вот уже недели и месяцы я, старик, жил в нетерпеливом и страстном ожидании этого дня. Я жаждал дня, когда большая и гордая семья нашего банка вот так тепло и искренне соберется под одной крышей, я на дрожащих ногах поднимусь на трибуну и своими ослабевшими глазами посмотрю на вас. И вот я смотрю тем взглядом, которым дедушка, постаревший и ослабевший, в последние годы жизни смотрит на своих потомков. Хотя сегодня я чувствовал недомогание и прибыть на встречу с вами мне было тяжело, все-таки я сказал себе: оставь больничную койку и приди на собрание дорогих людей — может быть, уже в следующем году ты не сможешь быть с ними. И вот я приехал, чтобы сказать: я люблю вас всем сердцем.

Он отошел от микрофона. Несколько раз кашлянул. Вытянул бумажную салфетку из коробки на столе и медленно вытер ею губы. Потом опять подошел к микрофону и, прижав руку к груди, сказал:

— В тот день, когда я закладывал первый камень в основание этого банка, я был так же молод, как вы сейчас, сердце мое было здорово. Сегодня я уже не таков, как был прежде, сердце больное, и говорить мне трудно, но я счастлив, что, хотя я отдал свое здоровье, взамен я вижу эту величественную картину. Теперь мы стали могучим деревом, наши ветви раскинулись далеко и широко, а корни глубоко внедрились в землю. Никакой ветер и буря не повалят нас. Буду ли я рядом с вами или нет, я спокоен. У меня есть к вам только одна маленькая просьба…

Он замолчал. Никто не произносил ни слова.

— Просьба старика-отца, который, возможно, не доживет до следующего года и которого уже не будет на следующем таком событии рядом с вами…

Опять все замолчали. Присутствующие задержали дыхание. Некоторые всхлипывали.

— Я не скажу «враги», но скажу — «конкуренты» — их у вас много, и они хотят обойти нас. Так сделайте все, чтобы не сдаться и не отступить. Это завещание вам вашего старого отца. Достаточно сказать, что, если бы я имел прежнее здоровье, я бы выпил за ваше здоровье. Увы, врачи мне запрещают, но вы — выпейте. Веселитесь и радуйтесь. Радуйтесь — и пусть так будет всегда…

В этот миг в переднем ряду встал один из молодых сотрудников банка, покачиваясь, подошел к главноуправляющему и жадно, страстно начал целовать его руки. Растерявшись, главноуправляющий отнял руки и спрятал их за спину. Тогда сотрудник бросился ему в ноги и стал тереться лицом о сверкающие туфли главноуправляющего, и плакать, и реветь, словно ребенок. Многие встали с мест, чтобы видеть эту неожиданную сцену. Один из служителей подбежал к трибуне, чтобы остановить молодого сотрудника. Но главноуправляющий поднял руки и сказал:

— Нет, не вмешивайтесь, отойдите! — потом он нагнулся и, взяв сотрудника за плечи, поднял его с пола. — Что ты, что ты, мальчик мой? Зачем ты целуешь мне руки и ноги? Это я должен целовать твои руки за то, что ты трудишься.

И он быстро поцеловал его руку. Молодой сотрудник, не ожидавший этого, рыдал, всхлипывая. Видя это, некоторые также начали плакать. Главноуправляющий, держа руки молодого человека в своих руках, подошел к микрофону и сказал:

— Я не согласен, чтобы праздничный пир превратился в траурную церемонию. Пейте за здравие и веселитесь.

Он поцеловал молодого сотрудника и быстро отошел в другую часть зала, туда, где собралось и ждало его общее руководство и региональные руководители.

После того, как отошел в сторону главноуправляющий, рассыпались по залу и другие, и настал черед веселья и развлечений. Люди не знали меры и потребляли горячительного больше, чем могли вместить. Неизбежно многих стало рвать — и в передней части зала, и в задней, и в туалетах. В этой части программы Исмаил не участвовал и вскоре собирался уходить. Его выбором стал желтый лимонад, который напоминал ему о кофейном заведении Али-Индуса: там, когда его мучила жажда, он часто шел к холодильнику, брал желтый лимонад и тут же, на месте, пил. А иногда шел в подсобку, снимал обувь, садился, прислоняясь к стене, смотрел на индийскую киноактрису и мелкими глотками пил желтый лимонад, охлаждался.

Кто-то сильно ударил его по спине. Он повернулся. Это был Сафар, с разрумянившимся щеками и горящими глазами.

— Ну как, парень из квартала, хорошо идет?

А потом, когда увидел в руках Исмаила стакан с желтым лимонадом, отпрянул, нахмурился и с тягучим акцентом спросил:

— Деревенщина, тут все есть, а ты лимонад пьешь? Боишься хлебнуть?

— Нет, парень. Но я столько налил, что сверх этого мне и не выпить.

— Ага. Лентяй, значит.

…Харири ждал его около двери. Они вместе с Исмаилом вышли на улицу. Навстречу им поспешил ночной ветер с гор и завладел их обонянием. Харири вытер платком пот со лба и глубоко вздохнул: