Ворота оказались открыты, стражники пропустили, едва услышали имя Олега. Как только ступил на княжеский двор, коленки задрожали, по спине побежал холодок. В нескольких шагах остервенело бьются гридни, чуть дальше слышны визги отроков. И над этим гамом оглушающе звучит голос дядьки-воеводы. Огромный воин стоит на крыльце, каждый промах воинов замечает. И отрокам изредка достается.

Не помня себя, Добря приблизился к Сигурду, поклонился в пояс. А тот даже не посмотрел на пацана.

Из дверей терема выскочил прислужник. Высокий, щербатый. Он-то сразу заметил мальчишку, нахмурился и гаркнул:

— Тебе чего?

— Мне Олега. Передать.

— Олег отдыхает, давай мне, — отозвался слуга.

— Нет. Отец сказал, самому Олегу передать.

— Вот ещё! — фыркнул парень. — Делать больше нечего. Да и не положено абы кого… Давай, что у тебя там. Я отнесу.

Добря насупился, рыкнул:

— Нет.

И только теперь Сигурд оторвался от созерцания потешных поединков, уставился на мальчика:

— Эт ты, что ли?

Добря смутился страшно, страх превратился в ужас, но сердце, вопреки всему, ликовало.

— Да. Вот, Олегу передать…

Воин протянул руку, огромную, мозолистую. Пробасил грозно:

— Давай сюда.

— Но я Олегу…

— Спит Олег, — бухнул воевода.

Спорить с воеводой — не дело. Добря оторвал шкатулку от сердца, с поклоном отдал Сигурду. Тот принял резную коробочку небрежно, покрутил в руках.

— Неплохо, — хмыкнул он. — Кто ваял?

— Отец.

— Отец… Стало быть, ты — сын плотника?

— Ага…

— Жаль, — ответил мужчина сокрушенно. — Жаль, что плотника. Иначе быть бы тебе отроком, а после — гриднем. Уж я бы гонял до седьмого пота, как этих охламонов.

«Гридень», «гридница» — ещё год назад никто из словен не ведал о таких словах, и поди ж ты, ныне как бы и свои. «Гридня» — это по-северному убежище, и есть при ней те, кто хранит покой, оберегает от опасности.

Воевода кивнул в сторону, а Добря, воспользовавшись тем, что не гонят, пошире раскрыл глаза. Отроки сходились в потешных поединках, во всем подражая дружинникам. Но вместо настоящего оружия в руках палки. Некоторые бьются на кулаках, валяют друг друга в пыли и ничем не отличаются от обычных городских мальчишек. Добря рассматривал их с завистью и не обращал никакого внимания на тихие смешки воеводы.

— Жаль, — повторил тот. — Но не всем везет, как Роське.

— Кому-кому?

Добря сам не понял, что спросил. Но едва слова воина достигли разума, захлебнулся воздухом, сердце упало вниз.

— Да вон, Роська, — пробасил Сигурд и снова кивнул.

Рот Добри раскрылся сам собой, челюсть с грохотом упала на грудь. Среди отроков действительно выделяется один… Добря даже ладошку козырьком приложил, всматривался долго…

И вдруг похолодел. Действительно, он. В самом деле Роська. Гаденыш с правого берега, ничтожество, падаль…

— Как? — выдохнул мальчик и не узнал собственный голос.

— Знакомый? — удивился Сигурд. — Вот это да. Говорят же: мир тесен. А я все не верил. Эй, Розмич! Подь сюды!

Отрок не сразу понял, что зовут именно его. А когда догадался, тряхнул головой, побежал к крыльцу с явным усилием. Только что язык на плечо не закинул.

— Гляди, Розмич, — улыбался воевода, — друг твой отыскался!

Он ткнул в Добрю, сощурился. Губы разошлись в широкой, добродушной улыбке.

Роська, красный от недавнего напряжения, побледнел, захлопал глазами часто-часто. А брови Добри сдвинулись так плотно, что лоб заболел.

— Ты… — протянул сын плотника.

— Ты? — отозвался отрок.

Роська был на полголовы выше Добри. Такой же светловолосый, только глаза не голубые, а серые. На лице несвойственная городу простота, костяшки пальцев перебиты и кровоточат. Зато румянец густо заливает щеки, хотя сам бледный, как льняное полотно. На мальчишке белоснежная рубашка, новые порты, впрочем, одежда уже покрыта изрядным слоем пыли, кое-где порвана.

Добря почувствовал, как закипает кровь, как неприятно сжимается в животе. К уголкам глаз подступили слезы, и он постарался не моргать, чтобы предательские капли не выдали досаду. Роська… главный злодей из правобережных пацанов! Родная-то деревня Добродея на левом берегу.

— Но как?! — всхлипнул Добря и во все глаза уставился на воеводу.

Тот вопросительно поднял брови, глянул, сперва — на одного, после — на второго:

— Вы не рады встрече?

— Нет, — проскрежетал Роська.

Сигурд громко почесал затылок, все ещё пытался разгадать тайну, но плюнул довольно быстро:

— Ладно, Розмич, иди к остальным.

— Как это вышло? — насупился Добря. — Он — сын пахаря. А я — плотника. Почему ему можно, а мне нельзя?

— Да вот так… — выдохнул мужчина. Развел руками, едва не выронил резную шкатулку. — Олег проезжал по какой-то деревне, и тут под копыта его коня упал вот этот мальчуган. Олег забрал мальца с собой, определил в отроки.