Старец переступил через борт легко, словно то был жалкий порог в домишке, на ходу обращая весло в длинный посох или даже копьё. Он угрожающе передернул плечами, слишком могучими, чтобы принадлежать столь пожилому мужу.

Добродей тут же направил на корабельщика клинок.

— Смелый человечек. Я вижу, ты подрос с тех пор, как мы виделись в прошлый раз, — усмехнулся тот.

Его слова вспыхнули, подобно лучине, мир вокруг стал как будто четче. Из вязкого сумрака проступили черты лица: неровный нос, высокий лоб, острые скулы. От правой брови к скуле тянулся уродливый шрам, а там, где должно быть глазу, — провал, прикрытый уродливо слепленными веками. Любой разбойник и то краше будет.

— Лодочник? Неужели? — воскликнул Добря и выронил оружие.

Клинок упал беззвучно и пропал в пустоте, зияющей у самых ступней.

— Меня зовут и так, — подтвердил старец.

— Где мы?! И что это за река?

— Ах да! Ты же, Агафон, представлял все немного иначе? Не так ли? — рассмеялся Лодочник, подмигнув единственным глазом.

— Мы на Том Свете? — изумился Добря.

— Хм, ещё нет, но уже близко, — пробасил старик.

— Это чистилище?

— Нет, парень. Это всего лишь Перекресток. Пойдешь туда, — он щелкнул пальцами и поднял кверху указательный, — пожалуй, угодишь в это самое, как его…

— Чистилище? — то ли подсказал, то ли снова спросил Добродей, глядя в вышину, где заклубилась, завертелась лазурь.

— Вот-вот. Но для светлых духом это не страшно, они славно потрудились и могут рассчитывать на снисхождение, — снова усмехнулся Лодочник. — А туда! — Он протянул длань к чёрному лесу. — Там зверем обернуться можно. Но в Диком мире век недолог. Зато самое милое дело подсмотреть, подглядеть, весть подать, а то и отмстить каким неразумным хазарам… или ещё кому…

— И у меня есть выбор?

— Выбор есть всегда.

— А с тобой никак нельзя? Хотя бы на тот берег? Что там? — забросал вопросами Добря.

— Экий любопытный. Если я скажу, вдруг тебе туда и не захочется вовсе…

— Ну, по старой памяти!

— Там твои мамка и папка теперь живут, — ответил Лодочник. — Деды и пращуры. Но выбор придется сделать здесь и немедля.

Добря ещё раз глянул на Лес. После — вверх. Лазуревый круговорот не прекращался, увлекая взор, звал, манил, тянул.

«Но Дира? Что выбрала Дира?»

Лодочник, если и подслушал его мысли, промолчал.

— Я решил, — наконец признался Добря. — Давай туда, где родичи.

Старец улыбнулся и, протянув к смертному посох, вымолвил:

— Тогда пора в путь.

Солнце клонилось к закату, когда вдали, там, где сходятся Вышний мир и Срединный, показался знакомый берег. Ладога!

Ещё день-другой назад любой бы из корабельщиков возликовал. Но в этот раз причин для веселья, да и заздравной кормчему не было. Больно горька весть, которую несут под чёрным парусом печали.

Умер великий Рюрик. Ушёл в навь достойно, как и подобает мужчине, вождю, князю. Но это не умалит горя осиротевшей земли, не приглушит завывания плакальщиц, не высушит слёзы златовласой Силкисив.

Розмич прикрыл веки, в сотый раз представляя, как ступит на пристань, взойдёт по пологому холму, минует многолюдный город и поднимется на крыльцо княжьего терема. Как встанет пред младой княгинею и, склонив голову, поведает дочери о смерти отца. Отведёт взгляд и, невзирая на горючие женские слёзы, расскажет о доблести, с какой разил врагов в том последнем бою, о славной победе князя над Корелой и долгой, мучительной смерти от ран. Так велел ему строгий Олег — Одд, наречённый Стрелой.

А князь и впрямь умирал медленно, поначалу никто и не понял, что вот она — Морена явилась. Раны казались несерьёзными, а сам Рюрик посмеивался: ещё одно сражение записано в памяти множеством пустяковых рубцов. Да, это сражение забудут не скоро, но виной тому не шрамы, а смерть лучшего из князей! Что теперь будет с его землями и людьми — только боги ведают. Обрушат ли они на головы смертных все неудачи мира? Или новый владыка примет на себя тяжкий груз?

Когда лодья подошла к пристани, на берегу уж толпился народ. Ладожане пожирали корабельщиков взглядами, особо нетерпеливые выкрикивали — что да как. Но Розмич, поставленный старшим, велел спутникам держать язык за зубами — скорбную весть положено узнать сперва княгине, после — всем остальным. Даже примчавшимся на берег дружинникам, из числа тех, кто под началом мудрого воеводы остался для защиты города, ни слова о гибели Рюрика не сказали…

Сумерки сгущались, были похожи на кисель. Но Розмич вознамерился тут же повидаться с Силкисив. Хоть и не принято поминать смерть ближе к ночи, а тянуть без толку. Княгине уже донесли о лодье, и не явись вестник сразу, сама поймёт. И не столько поймёт, сколько навыдумывает — бабы, они такие. Решит, что не отец, а муж любимый пал, ненароком весь терем взбаламутит, за ним — и всю Алодь-Ладогу.

Муж Силкисив — Олег, волею Рюрика наместник в этой земле. Зеленоглазый мурманин правит справедливо, народ его поболе старого князя любит, едва ли не молится. Уважает Олега и всяк северянин, и варяг, и словен.