Через несколько минут перепуганный, доведённый чуть не до обморока, кукушонок переехал из дупла под чью-то куртку.

— Прощайся с родимым домом, — весело сказал человек. — Твоё счастье, что сорока нас криком на след навела. Я сразу догадался, что негодница какую-то пакость задумала.

— Мы что с ним сделаем? Выпустим? Да? — спрашивал мальчик, заглядывая под куртку, и осторожно, одним пальцем гладил пёструю головку.

— Нет, — ответил лесничий. — Он всю жизнь в дупле просидел и летать ещё как следует не умеет. Где ему до Африки долететь. У нас в клетке перезимует, а весной, когда гусеницы вредные разведутся, выпустим.

Так счастливо закончилась история и второго кукушонка.

Осенью, призывая приёмных родителей, он так вопил, что голос у него остался на всю жизнь хрипловатым. По этому голосу лесничий узнавал его каждую весну, когда, уже взрослый, тот прилетал из Африки. А прилетал он так больше десяти лет подряд, и лесничий радовался ему, как старому другу.

Их было четверо. И так как мать их была ежиха, то и они были ёжики. Отец их тоже ёж, но они его никогда не видали, в воспитании он участия не принимал.

Ежовое молоко превкусное. Так, по крайней мере, думали маленькие ежата, судя по тому, как они толкались и лезли к брюшку своей матери-ежихи в норке под корнями старой джиды [1] , недалеко от берега реки Сыр-Дарьи.

Особенно нетерпелив и несносен был один ежонок. Он много крупнее других, таким уж родился.

Колоть братьев иголками он ещё, правда, не мог: ёжики родятся совсем мягкие, и иголочки на них тоже мягкие и твердеют только со временем. Но он расталкивал своих братишек, первый добирался до материнского брюшка и высасывал б'oльшую долю молока.

Мать довольно равнодушно относилась к их ссорам, как и вообще к самому их существованию. Она приходила в норку покормить их, чтобы отделаться от стесняющего её молока. И как только чувствовала, что они отсосали достаточно, вставала и, стряхнув ежат, уходила по своим делам, не приласкав и даже не осмотрев своих детишек.

Поэтому и ёжики, когда были сыты, особого интереса к матери не проявляли.

Они росли, и вскоре уже должно было наступить время их. первой прогулки по лесу. Во время этой прогулки ежиха должна была покормить их дождевыми червями и показать им прекрасный надземный мир, как это делают все ежихи.

И вдруг… она исчезла.

Как это произошло — ёжики так и не узнали. Может быть, хитрая лисица столкнула её в воду, которой ежи не терпят. В воде ёж разворачивается, а лиса хватает его за рыльце и загрызает.

Может быть, её утащил из лесу в шапке какой-нибудь любопытный мальчишка или наступила на неё зазевавшаяся лошадь, — как бы там ни было, а ёжики, проголодав один день, продолжали голодать и следующий.

Младшие ежата сбились в кучу в дальнем уголке норки и жалобно пищали. Но ёжик-забияка не очень унывал. Если молока нет в норке — надо идти его добывать. И ещё раз обежав все закоулки родного домика, он осторожно прошёл по коридору и высунул наружу острое рыльце.

Ах, как светло! Слабые глазки зажмурились, и ёжик попятился было обратно. Но голод подгонял его. Забияка осторожно выбрался из норки и спрятался под ближайшим кустиком травы.

Для начала недурно. В первую минуту от волнения он забыл даже о еде. Его чёрные бусинки-глаза так и бегали по сторонам, а длинное рыльце презабавно дёргалось, нюхая воздух. Ведь тонкие запахи со всех сторон говорят острому обонянию ежа гораздо больше, чем могут видеть его слабые, подслеповатые глазки. Молоком ниоткуда не пахло, но другие запахи, ещё незнакомые, обещали не меньше и волновали ёжика.

Что-то зашевелилось перед самым его носом. Забияка попятился и ощетинился. Это «что-то» было совсем маленькое и ползло в сторону. Молоком от него не пахло, но возбуждало аппетит. И, осторожно вытянув мордочку, ёжик вдруг схватил его и торопливо зачавкал. Так вот что! Да это вкуснее молока!

Глаза ёжика разгорелись. Ещё минута — и другой червячок-гусеница попался на его острые зубы. А вот запахло и настоящим обедом. Раскидав листья, Забияка ухватил громадного, жирного дождевого червя. Червяк закрутился и хвостом ударил ёжика по носу. Забияка ощетинился, но не выпустил добычи, пока не дожевал последний извивающийся кусочек.

Блаженная сытость в животике подсказала ему, что за будущее беспокоиться нечего: еда просто-таки сама лезет в рот в этом удивительном мире!

До тонкого слуха ёжика донёсся слабый писк голодных братьев из норки. На минуту он прислушался, но тут же, равнодушно отвернувшись, свернулся клубочком, готовясь заснуть.

И вдруг на него чуть кто-то не наступил. Словно гора обрушилась на кучу листьев — его новый дом, и он еле-еле успел отскочить в сторону.

Испуганно фыркнув, он свернулся в клубочек так проворно, точно его этому учили.