— Смотри, — шёпотом проговорил я, выбравшись на берег, и так и застыл на четвереньках: белка, покрупнее первой, преуморительно разглядывала кусочек бумаги, валявшийся около нашего потухшего костра.

Вдруг она нагнулась, схватила зубками бумагу за уголок и, подбежав к дереву, взвилась на него и исчезла, держа бумажку во рту.

— Что она с ней делать будет? — удивился я и даже не заметил, что всё ещё стою на четвереньках.

— Детей читать научит, — пояснил Мишка, — газета ведь. А ты на двух ногах ходить разучился? Вставай живее, хорошо, что она до рубашек не добралась, ишь — проворная!

Купанье меня подбодрило, но всё-таки мешок показался гораздо тяжелее, чем утром, хоть мы и съели порядочно хлеба с салом.

— Вот что, — сказал Мишка, застёгивая лямки. — По реке мы больше не пойдём, она страсть как кружит. Напрямик пойдём, враз дойдём.

— А ты не собьёшься? — нерешительно спросил я и повёл плечами: лямки здорово врезаются.

Мишка даже покраснел, так рассердился.

— Это я-то собьюсь? Здоров ты брехать. Как по шнурку выведу. А по реке — кусты и так все ноги исхлестали, а дальше — куда хуже будет. Иди, знай, не сумлевайся. Враз дойдём! — договорил он.

Спорить не приходилось. Чего доброго, Мишка и вовсе рассердится, ступай домой, скажет, если не веришь. И я, передвинув лямки, тихонько подложил под них на плечи оба чистых носовых платка — всё не так резать будет.

— Идём, — проговорил я, как мог, твёрдо. И, свернув с тропинки, мы углубились в лес.

Идти было не легко. Мёртвые нижние еловые сучья переплелись и так высохли, что ломались с треском, точно костяные. Но под ногами виднелись следы какой-то давней тропки. Мишка шёл уверенно, не останавливаясь, и звонко ломал на ходу и откидывал сухие ветки.

— Не отставай! — командовал он время от времени, не оборачиваясь, и я, как мог, бодро отвечал ему:

— Не отстану, не бойся!

На краю полянки под огромной старой елью стояла маленькая, до половины вкопанная в землю избушка — охотничья зимовка. Низкая дверь, вероятно, давно уже упала на землю: между досками её проросли и почти закрыли её трава и две молоденьких осинки.

Мы стояли на другом краю поляны, как раз напротив избушки. Сквозь дверное отверстие было видно, что в избушке темно.

— Видал? — сказал Мишка и показал на зимовку. — Как по шнурку вывел!

Я с уважением посмотрел на него. Правда, мне показалось, что на полянку мы наткнулись как будто случайно, но Мишка так храбро приписал эту заслугу себе, что я не решился спорить — может оно и так.

— Я и правда очень боялся, что мы не пошли по реке, — сказал я. — Так идти, напрямик, лесом, легко и заблудиться.

Мишка презрительно фыркнул.

— Тоже сказал: заблудиться! Я, брат, все приметы в лесу знаю. Зато теперь в два дня дойдём. А если по Пашии идти, да от неё — по Северной, а там по Глухариной речке заворачивать — и в пять дней не управиться. Да и дорога по реке — ну просто никуда, все глаза лозняком повыхлещет.

— Я тоже потом научусь по приметам, — сказал я и вздохнул.

Темнело. Уже совсем трудно стало различать избушку в густой тени старых елей, обступивших её.

Мы всё ещё стояли на краю полянки, и я вдруг почувствовал, как по спине под курточкой у меня пробежал неприятный холодок. Лес выглядел совсем-совсем не так, как днём, при солнце.

— Я ещё никогда в лесу не ночевал, — проговорил я.

— Я тоже, — ответил Мишка так тихо, что я с удивлением на него посмотрел: Мишка ли это сказал?

Но тут же он спохватился и почти крикнул:

— Ну, а мы чего с тобой тут стали? Ночевать пора!

Он быстро перешёл полянку, я тоже от него отстать не захотел, так что перед входом в избушку мы оказались вместе и даже столкнулись плечами, точно каждый хотел войти первым.

На самом-то деле первым быть никому не хотелось, но и показать это тоже никто не решился. Потому и через порог мы перешагнули оба одновременно.

В избушке было темно, но мы всё-таки рассмотрели большие низкие нары — во всю ширину избушки и ворох сена на них. В углу стояла небольшая железная печка и два чурбана вместо стульев.

— Даже стола нет, — удивился я и, не снимая рюкзака, присел на краешек нар.

— А тебе стол зачем? — отозвался Мишка. — Сено вот есть — это хорошо. Выспимся знатно. А вот… эй, Серёжка, что делать будем? Двери-то нет!

Но я чувствовал, что мне всё на свете безразлично, лишь бы привалиться вот на это мягкое сено, даже снять рюкзак уж нет силы…

Я как сидел на нарах, так и повалился на них боком. Ещё я услышал, как Мишка завозился рядом со мной и проворчал:

— Ишь, разлёгся. А сторожить кто будет? Ну я только самую малость…