Сколько раз он видел, как мальчишки играют с собаками — валяясь на траве, позволяя собаке прижать свои лопатки к земле лишь затем, чтобы перекатиться, одолев собаку, а потом снова позволить ей одержать верх, упустить и снова поймать… но Иланги не был мальчишкой, а Младший — собакой… во всяком случае, обыкновенной собакой. Однако это не мешало Младшему оглашать радостным лаем всю округу.

Кукольник невольно сглотнул. Когда он видел Младшего в последний раз таким жизнерадостным? Младший ведь уже не первый собачий век себе намерил, и даже не второй — но сейчас он был веселым и бойким, как юный щенок, даром, что и шерсть давно поредела, и суставы уже не те. Он был беспечно счастлив — а эльф…

— Иланги, — окликнул Бонкер, — я тебя спросить хотел…

— Да? — откликнулся эльф, чуть запыхавшись от возни и смеха.

— Если бы ты не успел найти ларе-и-т’аэ… что бы с тобой случилось?

— Сошел бы с ума, — ответил Иланги. — А потом умер. Без души не остаются в рассудке и не живут, сам понимаешь.

Это ты верно говоришь, не живут. А мне предстоит. По крайности, пока не придет моя пора. А она уже не за горами. Теперь ждать уже недолго.

Старый кукольник впервые почувствовал себя старым. Прежде старость была для него непозволительной роскошью — ведь ему было не на кого оставить Младшего. А теперь у него есть ученик. Если быть совсем уж честным с самим собой — не ученик, а сотоварищ, равный. Кому еще он может вручить свою душу перед смертью?

Лето на исходе. Осенью он вернется в родные края — но не затем, чтобы зазимовать, а по весне вновь пуститься в дорогу. Его дорога закончится с первыми заморозками. Насовсем.

Но не сейчас. Нет. Еще не сейчас…

Этот день они провели, так и не покинув ночную стоянку. Спешить было некуда. Младший был неистощим на выходки, озадачивая то Иланги, то Бонкера — словом, лишь когда начало смеркаться, они не без труда вспомнили, что не грех бы и поужинать.

Стряпней Иланги занимался на прошлом привале, так что на сей раз возиться с котелком предстояло кукольнику. Однако эльф взялся за приготовление ужина не в свой черед, беззаботно бросив: «Да я сам управлюсь!». Кухарничал Иланги всегда в охотку — что греха таить, ему льстило простодушное удовольствие, с которым старик неизменно уминал результаты его трудов: вот ведь все те же самые продукты, из которых люди испокон века еду себе готовят, а получается у эльфа что-то совсем на вкус иное, незнакомое, удивительное. Может, это магия такая? Может, эльф заколдовал котелок? Ох, тогда за волшебной посудиной глаз да глаз нужен — неровен час, выкинет какую-нибудь хитрую штуку, а то и вовсе сбежит!

Но котелок не порывался никуда убегать. Он мирно кипел на огне, распространяя восхитительно вкусные ароматы. Младший, не выдержав, шумно втянул воздух и мечтательно заскулил.

— Лан, — окликнул эльфа Бонкер, — как там наш ужин? Не уварился еще?

Иланги от неожиданности чуть ложку в котелке не утопил. Поймал он ее в последний момент, и вдобавок ложка плюхнула по густому вареву, окатив эльфа горячими брызгами. Но он этого почти и не заметил.

— Ты как меня назвал? — растерянно спросил он.

— Лан, — недоуменно повторил кукольник. — Тебе не нравится?

— Нравится, — ответил эльф. — Но у меня права такого нет — зваться именем Младшей Ветви. Я его ничем покуда не заслужил.

— Заслужил? — переспросил Бонкер. — Ты о чем?

Эльф вздохнул: разговор предстоял непростой. Прежде, чем пуститься в объяснения, он снял котелок с огня, накрыл его крышкой и отставил в сторонку — и лишь тогда заговорил.

— Имя Младшей Ветви, короткое имя… оно у нас просто так никому не дается. Бывает, целую жизнь проживешь, а не заслужишь. Каким именем тебя от рождения нарекли, с тем и останешься. Чтобы близкие друзья и родня называли тебя коротким именем, и то надо что-то важное сделать. Выдающееся. А уж если кого всенародно Младшим именем зовут… это уже не просто выдающееся что-то, это целый подвиг совершен! Такой у нас обычай. А у вас иначе?

— Иначе, — усмехнулся старик. — Я понял, Лан. Это хороший обычай. Но у нас иначе. Мы называем коротким именем детей, возлюбленных, близких друзей, учеников. Тех, кто согрел наше сердце.

— Согреть чье-то сердце, — встрял неугомонный Младший, — это ведь тоже заслуга. Разве нет?

— Да, — твердо ответил Иланги. — Заслуга. Ты прав, Младший. И… это тоже хороший обычай.

Летние дни, обычно такие долгие и неспешные, словно задались целью миновать как можно скорее. Города и деревни, рыночные площади и трактиры мелькали один за другим, едва ли не сливаясь воедино, и все чаще Иланги, а не Бонкер, вместе с Младшим заставлял публику ахать и смеяться. Бонкер же смотрел на их двуединство, смотрел и не мог понять — отчего он не ощущает ни малейшей горечи. А ведь должен бы, казалось. Ведь это последнее лето Бонкера-кукольника.

Но нет. Горечь будто позабыла о его существовании, печаль ушла далеко, и ее путь так ни разу и не пересекся с дорогой Бонкера. Печаль хорошо знает тропу к бесплодному лету — а к лету, отягощенному плодами, ей и не приблизиться. Последнее лето сыпалось из колоса золотым зерном, шлепалось в траву спелыми яблоками, виноградным соком текло в давильне под ногами времени. Потом настанет осень, за ней зима — но то, что вызрело, будет жить долго. Бонкер ляжет на вечный покой — а душа его вместе с эльфом будет бродить по дорогам и смеяться на площадях. Отдай свою душу старик, отдай несносному эльфу, с которым сроднило тебя твое последнее лето, ученику и другу. Отдай. Только тогда она не умрет.

Летние дни мелькали быстро, а лето тянулось долго — всю осень, до самых заморозков. А когда первый иней тронул ветви неумолимой сединой, Бонкер стоял у порога ветхого домика, который когда-то называл своим, а потом позабыл в скитаниях. Что ж… настала пора вспомнить.

— Тут ты и живешь? — спросил Иланги, оглядывая неказистую хибару и запущенный, давно одичавший сад возле нее.

— Зимую, — поправил его Бонкер. — Не те уже годы — зимой по дорогам ноги бить. Что поделать, старость не радость…