Шаги наверху.

Ходит... опять беспрерывно ходит.

МАРАТОВ. Да, не спят. Опять пойду наверх... послушаю, чего они там...

Юровский (насмешливо). И заодно... покараулишь?

МАРАТОВ. Точно, чтобы не взбрело кому в удалую голову пострелять семью.

В комнате наверху: НИКОЛАЙ и АЛЕКСАНДРА читают письма. У нее на коленях целая кипа писем. У него — жалкая кучка. Она упоенно читает куски из писем.

АЛЕКСАНДРА. «20 сентября 1914 года. Царское Село. О, любовь моя, как тяжело было прощаться с тобой и видеть твое одинокое бледное лицо, с большими грустными глазами, в окне вагона, — я восклицала мысленно: „Возьми меня с собой...“ Вернувшись домой, я не выдержала и стала молиться, затем легла и покурила, чтобы оправиться. Когда глаза мои приняли более приличный вид, я поднялась наверх к Алексею и полежала некоторое время на диване около него в темноте. Прощай, мой Солнечный Свет. Я поцеловала и благословила твою подушку. Ты всегда в моих мыслях и молитвах».

НИКОЛАЙ. Как ты прекрасно придумала: каждый раз, уезжая на фронт, я находил в поезде на столике твое письмо... За окном была темнота, но я слышал твой голос — и одиночество было не так тревожно.

Александра (читает). «Вот уже двадцать лет, как я — твоя, и каким блаженством были все эти годы... И вот — эта война! Мысль о чужих страданиях, пролитой крови терзает душу... Весь мир несет потери. Но должно же быть что-то хорошее из всего этого. И не напрасно все должны проливать свою кровь. Трудно постигнуть смысл жизни. „Так и надо, потерпи“. Вот и все, что можно сказать. Как хотелось бы вернуться вновь к былым, спокойным дням. Но нам придется долго ждать...» (Перелистывая письма, читает.) «Мой любимый! Пишу в постели, сейчас седьмой час — комната кажется такой большой и пустой после того, как убрали елочку».

НИКОЛАЙ. Да, да, это закончился 1914 год. Я помню: бледное зимнее солнце — отблески на ослепительно белом снегу... Вереница экипажей, авто у Большого дворца...

АЛЕКСАНДРА. Читай же нашу пьесу, милый.

НИКОЛАЙ. «Я так счастлив был, проведя эти три дня дома, — может быть, ты это видела. Но я глуп и никогда не говорю то, что чувствую. Как это досадно — всегда быть так занятым и не иметь возможности посидеть вместе и побеседовать. После обеда я не могу сидеть дома — меня тянет на свежий воздух, и так проходят все свободные часы... Старой парочке так редко удается побыть вместе».

АЛЕКСАНДРА. «Ты опять нас покидаешь. Мы почти не видели друг друга — я лежала. Многое я не успела тебя спросить, а когда мы поздно вечером, наконец, бываем вместе, мысли улетают... Я плачу, как большой ребенок, я вижу перед собой твои грустные глаза, полные ласки... Шлю тебе мои самые горячие пожелания к завтрашнему дню... Двадцать один год назад я стала твоею. И в первый раз за двадцать один год мы проводим этот день не вместе, но как я живо все вспоминаю! Мой дорогой мальчик, какое счастье и какую любовь ты дал мне за все эти годы... Как я мечтаю, чтобы наши дети были бы когда-нибудь вот так же счастливы».

НИКОЛАЙ. Неужели все это было: обручение... Кобургский замок... помнишь, как засыпал дядя Эдвард... и падала его палка, и он тотчас просыпался...

АЛЕКСАНДРА. Их никого нет... бабушки Виктории... дяди Эдварда... Они поджидают нас у Господа. (Читает.) «Как время летит — прошел двадцать один год. Знаешь, я сохранила то платье принцессы, в котором я была в то утро, и твоя брошь у меня на груди». А потом я придумала отправить с тобой Маленького. И ходила плакать в твою пустую спальню. (Читает.) «Одиночество грядущих ночей... О, как ужасно после твоего отъезда! С тобой уходит часть моей жизни — мы с тобой одно...» Боже мой, я совершенно не даю тебе читать... Твоя очередь, милый.

НИКОЛАЙ (читает). «Как хорошо, что я взял с собой в Ставку Маленького... Ужасно уютно спать друг возле друга. Я молюсь с ним каждый вечер. Он слишком быстро читает молитвы, и его трудно остановить. Ему страшно понравился смотр, он следовал за мною и стоял, пока войска проходили маршем. Утром он просыпается рано... Садится в постели и начинает тихонько беседовать со мною. Я отвечаю ему спросонок, тогда он ложится и лежит спокойно, пока не приходят будить меня... Спасибо за всю твою любовь... Право, не знаю, как бы я выдержал, если бы Богу не было угодно дать мне в жены и друзья — тебя. Иногда мне трудно выговорить эту правду, мне легче излагать все это на бумаге — по глупой застенчивости».

АЛЕКСАНДРА (читает). «Я перечитываю твои письма на ночь и стараюсь представить, что это со мной беседует мой любимый... О, одиночество грядущих ночей! Как хорошо, что Бог соединил нас... не знаю, как бы я жила без тебя... Я не понимаю людей, и без тебя я ощущаю себя как в пустыне — в этом суетном мире. Люди слишком торопятся жить, ничтожные впечатления владеют ими, машины и деньги теперь управляют миром и уничтожают искусство. К прискорбию, у тех, кто считает себя одаренными, очень часто испорченное направление умов. Интересно, что будет по окончании этой великой войны? Наступит ли во всем пробуждение и возрождение — будут ли снова существовать идеалы: станут ли люди чистыми и поэтичными или же останутся теми же сухими материалистами? Так многое хочется узнать! ... Как грустно, что мы проводим день твоего рождения не вместе! Это в первый раз... Ах, крест, возложенный на твои плечи, так не легок! Как бы я хотела помочь тебе его нести, много ты выстрадал за эти двадцать лет... — ведь ты родился в день Иова Многострадального».

НИКОЛАЙ. Прости, я не могу ничего выбрать. Я писал так скучно... Читай лучше ты.

АЛЕКСАНДРА. Спасибо тебе... Мне так нравится читать их... Я снова живу. (Листает письма.) Нет, как быстро пролетело время. Это уже об убийстве Григория! В следующий раз, когда мы решим читать, не будем так торопиться... Бедный Григорий... Как они все его ненавидели. Ты помнишь, я ездила в Новгород. И ходила к пророчице — к старице Марии Михайловне.

НИКОЛАЙ. Да, да, ты написала мне удивительное письмо.