Шрифт:
Он приложил ладонь к груди, судорожно свел пальцы. В коридоре послышались твердые шаги, и в палату вошел Кленов.
— Не спим, дорогой товарищ?
Сухачев не ответил, вновь закашлялся, прижимая руки к груди.
В дверях показался Песков.
«Полный кворум, — подумал Голубев. — А больному не легче. Стоим возле него, как свидетели».
— Выйдем, посовещаемся, — предложил Голубев.
Вышли в коридор.
— Ему необходим отдых, сон. Но этому сильно мешал болезненный кашель, — сказал Голубев.
— Решайте, — строго и отрывисто произнес Никола. Николаевич и покосился на Пескова.
— Я назначу, — буркнул Песков, устремляясь в его кабинет.
Голубев велел санитарке постелить себе в ординаторской на диване. Он погасил свет и лег не раздеваясь, тол ко расстегнул китель и снял ботинки. В отделении все спали, не слышно было ни одного звука.
Неожиданно в кабинете начальника зажегся свет. Узенький луч скользнул по потолку и остался на нем светлой полоской. Послышались шаркающие шаги.
«Тоже беспокоится. Взяло наконец за живое. Дошло до сердца».
Песков прохаживался по кабинету, ворча под нос. «И к чему приводит так называемое новаторство, — думал он. — Что доставили они больному, кроме лишних страданий? Надо сделать все возможное, чтобы он меньше мучился. И вообще надо что-то делать. Да-с…»
Где-то на первом этаже хлопнула дверь. Верно, больного пронесли в отделение или кому-нибудь стало плохо — дежурный врач опешит на помощь.
«Уж не к Сухачеву ли?»
Голубев встал и направился в хирургическое. Санитарка, подоткнув халат, мыла лестницу и проводила врача удивленным взглядом. В хирургическом сестра сидела своего столика, накинув на плечи синий байковый хал; и штопала чулок, натянув его на электрическую лампочку.
— Прохладно, — полушепотом сказала она, приподнимаясь при входе доктора и сбрасывая халат.
Голубев остановился перед палатой Сухачева. Оттуда доносились странные звуки. Он подошел поближе к приоткрытой двери. Кто-то нараспев, мягким, приятным голосом читал стихи:
Четвертый год, как я люблю Меньшую дочь соседскую. Пойдешь за ней по улице, Затеешь речь сторонкою… Так нет, куда! Сидит, молчит… Пошлешь к отцу посвататься, Седой старик спесивится: Нельзя никак — жди череда…Голубев вошел в палату. Возле больного сидела Василиса Ивановна.
— Сестра-то за кислородом ушедши, — сказала она, как бы оправдываясь, и встала, уступая Голубеву свое место.
— Сидите, пожалуйста. — Он придвинул свободный табурет, сел. — Не спится, Павлуша?
Сухачев мотнул головой, морщась от боли.
— Тогда и я послушаю. Можно? Продолжайте, Василиса Ивановна.
Василиса Ивановна, смущаясь присутствием доктора, продолжала не так уверенно:
Возьму ж я ржи две четверти, Поеду ж я на мельницу, Про мельника слух носится, Что мастер он присушивать. Скажу ему: «Иван Кузьмич, К тебе нужда есть кровная: Возьми с меня, что хочешь ты, Лишь сделай все по-моему».Сухачев закашлялся, в груди у него глухо заклокотало, брови дрогнули. С большим трудом он сдержал кашель, шумно, через нос, вздохнул, попросил:
— Говорите, Василиса Ивановна. Говорите.
— Говорю, сынок, говорю.
«А ведь ее «лекарство», пожалуй, действует лучше, чем все наши», — подумал Голубев, с уважением оглядывая Василису Ивановну.
Маленькая, круглая, с крупными, грубоватыми чертами лица, ничем не примечательная женщина, а вот поди ж ты — какая душа!
В селе весной, при месяце,— неторопливо, размеренно выговаривала Василиса Ивановна, —
Спокойно спит крещеный мир. Вдоль улицы наш молодец Идут сам-друг с соседкою, Промеж себя ведут они О чем-то речь хорошую. Дает он ей с руки кольцо, У ней берет себе в обмен. А не был он на мельнице, Иван Кузьмич не грешен тут. Ах, степь ты, степь зеленая, Вы, пташечки певучие, Разнежили вы девицу, «Отбили хлеб» у мельника. У вас весной присуха есть Сильней присух нашептанных.