Набросок Голдберга был распространен среди членов комиссии, и некоторые из штатных юристов отреагировали на него с большим неудовольствием. Они утверждали, что отчет должен быть похож на судебное решение, насыщенное актами, или на статью из юридического журнала – такой стиль был им всего ближе – и должен сосредоточиваться на показаниях свидетелей и заключениях экспертов, которыми устанавливалось, что единственным убийцей президента был Освальд. Голдберг предвидел такую реакцию, особенно среди молодых юристов. «Это все были успешные выпускники лучших школ права, очень самонадеянные»15, – вспоминал он. Их учили писать сухие юридические заключения, а не легко усваемую историю, которую предпочел бы Голдберг.

Из всего состава комиссии наиболее враждебно к предложению Голдберга отнесся Дэвид Белин. «Из общих соображений я полностью отвергаю предложенный план, – писал Белин, прочитав черновой вариант Голдберга. – Считаю важным, чтобы отчет готовили юристы, работавшие в соответствующих областях, и готовили его по стандартам юридического документа, а не исторической дискуссии. По возможности отчет должен строиться на фактах. Мнений и выводов в нем должно быть по минимуму и только те, которые несомненно доказываются фактами»16.

Голдберг не сдавался. 24 апреля он составил еще одну служебную записку Рэнкину со страстным призывом строить отчет как легкочитаемый рассказ об убийстве. В этой записке он без особой деликатности отметал возражения Белина и других молодых сотрудников комиссии: «Отчет должен стать повествованием, и пусть сотрудники комиссии помнят, что отчет предназначен для широкой публики, а не для юристов»17.

Офис комиссии

Вашингтон

апрель 1964 года

Дэвид Слосон понимал, почему Сильвия Дюран может отказаться говорить. Если сообщения из Мексики соответствовали истине, то на правительство Соединенных Штатов ложилась ответственность за грубое обращение с этой женщиной, поскольку первый раз ее арестовали по требованию резидентуры ЦРУ в Мехико. Синяки по всему телу – еще не самое страшное: у Сильвии после жесткого допроса в мексиканской тайной полиции случился нервный срыв. Слосон предполагал, что «ее пытали – наверное мы этого не знали, но имели существенные основания подозревать». Именно поэтому, как он догадывался, мексиканское правительство препятствовало встрече сотрудников комиссии со свидетельницей. «Я попросту думал, что они дурно обошлись с ней и не хотят, чтобы это стало известно»1.

По возвращении из Мехико Слосон начал давить на ЦРУ, требуя помочь ему организовать встречу с Дюран за пределами Мексики. Он перечитал новый отчет о допросе, переданный ему ФБР в Мехико – там все еще оставалось множество лакун. Правительство Мексики не представило точную запись каждого слова Дюран: то, что мексиканцы передали ФБР, было в лучшем случае кратким изложением – за подписью Дюран – ее показаний. Она настаивала, что ничего не знала о намерении Освальда убить Кеннеди. Слосон вспоминал, что подумал тогда: вот если бы Дюран написала это заявление собственноручно, тогда бы он еще поверил. Но заявление было напечатано на машинке, то есть, скорее всего, женщине попросту сунули на подпись заранее заготовленный текст. «Все из вторых рук, – вздыхал Слосон, – и этого было явно недостаточно».

Заочно у Слосона и Коулмена сложилось благоприятное впечатление от Дюран. Какими бы ни были ее политические взгляды, она была, по слухам, умна и отважна. «Судя по тому, что мы о ней слышали, это была женщина с характером, – говорил Слосон. – Не припомню, откуда мы с Биллом это взяли – может быть, читали между строк, – но у нас появились какие-то причины считать ее честным парнем». Слосон надеялся, что в Вашингтоне Дюран расскажет все то, о чем боялась откровенничать в Мехико. И даже если она собиралась придерживаться показаний, которые дала мексиканским полицейским, все равно, по мнению Слосона, комиссии стоило лицом к лицу удостовериться в ее правдивости. «Несомненно, имелся шанс услышать от нее больше подробностей, особенно если бы она нам доверилась, – рассуждал Слосон. – И если бы мы ее не били».

Прежде всего, вспоминал он, требовалось установить местонахождение Дюран. Ее муж Горацио, спасая жену, укрыл ее в каком-то убежище и никого к ней не подпускал. «Мы не могли подобраться к ней, ЦРУ не могло, никто не мог, – вспоминал Слосон. – Она надежно спряталась». А ее муж был «зол как черт» из-за того, как с ней обошлись.

Слосон не помнил в точности, когда именно он получил это известие, но через несколько недель после его возвращения из Мексики Рей Рокка доложил, что ЦРУ установило контакт с Дюранами и рассчитывает, что Сильвия согласится приехать в Вашингтон. Слосон запомнил, как Рокка радовался этой новости – «он был прямо-таки в восторге», предлагал помочь с организацией этой поездки. Рокка спросил, желает ли комиссия, чтобы ЦРУ сделало следующий шаг и договорилось с Дюран о поездке – возможно, в сопровождении мужа. «Мы с Биллом и минуты не думали, сразу же сказали: “Да, да!”» – вспоминал Слосон.

Он обрадовался, что появился шанс побеседовать с женщиной, которая лучше всех – вероятно, лучше даже Марины Освальд – знала, какие мысли занимали Освальда в последние недели перед тем, как тот убил Кеннеди. Слосон догадывался, что для Освальда Дюран оказалась родственной душой. Она тоже придерживалась социалистических убеждений, была, как и он, сторонницей Фиделя Кастро. Она могла общаться с Освальдом по-английски и, видимо, вполне искренне пыталась помочь ему получить визу для поездки на Кубу. Она ему «очень, очень симпатизировала», говорил Слосон.