Офис комиссии

Вашингтон

март 1964 года

Дэвид Белин не удержался. Разумеется, он нарушил четко прописанные правила комиссии, запрещавшие обсуждать с посторонними детали расследования, но Белин просто должен был поведать друзьям в Айове о своих замечательных, можно сказать, исторических приключениях в Вашингтоне. О работе комиссии он сообщал на родину в форме открытых писем партнерам по юридической фирме Herrick, Langdon, Sandblom & Belin в Де-Мойне.

35-летний Белин гордился тем, что вырос в Кукурузном поясе, и именовал себя «сельским адвокатом», хотя окончил Школу права Университета Мичигана и благодаря академическим успехам вошел в братство Phi Beta Kappa. Он мог получить работу в известных юридических фирмах Чикаго или автомобильных компаниях Детройта, но своим домом считал штат Айову и возвратился туда, чтобы начать адвокатскую карьеру дома.

Однако в январе 1964 года «сельского адвоката» вызвали в столицу США – город, которому, на его взгляд, Джон Кеннеди придал шарма и блеска, – и поручили работать под руководством председателя Верховного суда Эрла Уоррена, супергероя в глазах Белина, над загадкой, окружавшей смерть Кеннеди. И хотя получил он эту работу благодаря чудовищному несчастью, Белин возликовал: одно дело, когда твои заслуги ценят на родине, в Айове, и совсем другое – добиться признания в Вашингтоне.

Первое письмо партнерам Белин отправил в конце января, всего через несколько дней после прибытия в Вашингтон. «Во-первых, большой привет всем в HLS&B!» – так начал он. Далее рассказывалось, что, хотя в Де-Мойне его стол вечно был завален бумагами клиентов, «здесь, в Вашингтоне, пришлось несколько переменить свои привычки, потому что мы имеем дело с материалами, помеченными как “строго секретные”, и в каждом кабинете находится сейф, куда нужно запирать все документы на ночь»1. Однако непосредственный начальник Белина в комиссии, Джо Болл, удивлялся тому, сколь малая часть прочитываемого ими материала заслуживала хоть какого-то уровня секретности. Белин писал: «Он недоумевает, с какой стати эти документы считаются “совершенно секретными”, и в основном я с ним согласен». Оба юриста начали подмечать склонность бюрократов федерального уровня, в особенности из ФБР и ЦРУ, засекречивать даже самую рутинную информацию.

Работать на Уоррена Белину нравилось. Он говорил, что председатель Верховного суда «чрезвычайно привлекателен», а уж когда Уоррен узнал его на улице, сразу же улыбнулся и сказал: «Привет», восторгу Белина и вовсе не было предела. На первом собрании комиссии в январе Уоррен, как сообщал в письме Белин, намекал на «распространившиеся в разных странах слухи» о заговоре, результатом которого стало убийство Кеннеди. «По словам Уоррена, президент Джонсон считал ситуацию взрывоопасной, это могло привести к войне со всеми страшными последствиями ядерного удара». Белин понимал, насколько увлекательны для его коллег в Айове такие подробности, как интересно им узнавать, что происходит в далекой столице, за закрытыми дверями комиссии по расследованию убийства президента. Его письма обсуждались в фирме по несколько дней после получения.

Белин знал, как покорить аудиторию. Он вырос в Сиу-Сити, в музыкальной семье, в детстве играл на виолончели и был настолько талантлив, что получил приглашение в Джульярдовскую школу музыки в Нью-Йорке. Однако денег у родителей не хватало, и юноша вместо музыкальной школы отправился в армию, чтобы заработать на обучение в университете. В армию Белин прихватил с собой скрипку, играл в военных госпиталях на Дальнем Востоке и выступал по радио Вооруженных сил – для радиовыступлений он всегда выбирал Дворжака, который ему особенно удавался2.

Очередное письмо пришло в Де-Мойн 11 февраля. Уроженец Айовы подсмеивался над городскими властями Вашингтона, не сумевшими оперативно разгрести улицы после слабенького, по стандартам Айовы, снегопада: «Сегодня Вашингтон полностью дезорганизован, потому что за ночь выпало семь сантиметров снега». Затем Белин излагал подробности показаний, которые мать Освальда незадолго перед тем давала за закрытыми дверями: «Один адвокат-циник предложил номинировать Маргерит на звание “матери года” за ее упорство в отстаивании своего чада», – писал он, сообщая также, что Уоррен выслушивал болтовню этой женщины с образцовым терпением: «Будь нам присущ азарт, которым я, разумеется, не наделен, пора было бы уже делать ставки на то, как долго председатель Верховного суда будет вот так сидеть и слушать все эти не относящиеся к делу благоглупости»3.

К концу зимы Белин успел прочесть большую часть из сотен свидетельских показаний, собранных в Далласе ФБР, Секретной службой и местной полицией. В следственных органах Белин никогда прежде не работал, однако опыта перекрестных допросов у него хватало, и другим юристам комиссии Белин говорил, что его нисколько не тревожат расхождения в свидетельских показаниях о выстрелах на Дили-Плаза и о том, как погиб Джей Ди Типпит. Вполне надежные, старавшиеся изо всех сил свидетели по гражданским делам, с которыми Белин имел дело в Де-Мойне, и то сбивались в показаниях, и здесь происходило то же самое. «Когда одно и то же внезапное событие случается на глазах двух или большего числа людей, приходится рассматривать как минимум две версии случившегося»4.

Иногда этот разнобой в показаниях становился даже забавным. Например, коллеги Освальда со склада учебников, как ни старались давать точные показания, разошлись даже в описании основных деталей его внешности. Один сотрудник, Джеймс Джерман, клялся, что Освальд всегда ходил на работу в футболке. Другой сотрудник, Юджин Уэст, твердил прямо противоположное: «По-моему, я никогда не видел его в одной лишь футболке»5. Белин полагал, что оба они говорят то, что принимают за истину, хотя, разумеется, один из них ошибался.