Приведем выразительный диалог, состоявшийся на процессе над военными преступниками в Нюрнберге в 1945 г. Обергруппенфюрер СС Э. Бах-Зелевски показал, что на состоявшемся в начале 1941 г. совещании рейхсфюрер СС Г. Гиммлер заявил: одной из целей похода против СССР должно стать «сокращение числа славян на 30 миллионов человек...» На вопрос адвоката, чем объяснялась такая постановка цели, бывший эсэсовец вынужден был дать саморазоблачительный ответ: «Это явилось логическим следствием всего нашего национал-социалистского мировоззрения... Если десятилетиями проповедуют, что славяне являются низшей расой... — неминуем именно такой результат» {190} .

В связи с этим обвинитель от СССР Р.А. Руденко закономерно отмечал, что от приказов Кейтеля, Геринга, Деница, Йодля, Рейхенау, Манштейна, а также других гитлеровских военачальников проложен кровавый след к многочисленным злодеяниям, совершенным на оккупированной территории.

Разумеется, абсолютному большинству наших соотечественников не были заранее известны геополитические и расистские расчеты гитлеровского режима. Но опыт прошлых войн против России, да и практические действия нацистов подсказывали, что цена начавшейся 22 июня 1941-го войны — не потеря территории, не падение правительства, а утрата всего на той земле, где растут твои дети и в которой лежат десятки поколений твоих предков.

Именно в силу этой убежденности миллионов советских людей первый же шаг фашистов через границу стал началом их конца. Великая Отечественная война, невиданная по испытаниям, вызвала невиданный же всплеск самопожертвования и героизма, как массового, так и индивидуального. Не случайно историки называют фронтовое поколение Великой Отечественной войны феноменом XX века.

Рядовой и генерал, ополченец и кадровый военный, немолодой колхозник, воевавший еще в Первую мировую, и вчерашний десятиклассник-москвич, солдат, бросавшийся со связкой гранат под вражеский танк, и медицинская сестра, сутками не уходившая из больничной палаты, моряк и пехотинец, партизан и зафронтовой разведчик — все проявили редкое понимание выпавшей на их долю личной ответственности за судьбу страны, за свое будущее и будущее своих потомков. Тонко подметил и точно выразил в стихах этот феномен поэт-фронтовик Семен Гудзенко:

...Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, Поднимались в атаку и рвали над Бугом мосты. ...Нас не нужно жалеть: ведь и мы никого б не жалели, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

Вопреки ходячим утверждениям, эти люди не были послушными «оловянными солдатиками», хотя режим многие годы пытался формировать их такими. Строй, при котором они жили больше двух десятилетий, был советским, идеология — коммунистической, то есть интернационалистской, отодвинувший понятия «Родина», «Отечество» на задний план. Но — грянула военная гроза, и оказалось, что эти святые понятия в сознании людей лишь временно отступили под давлением господствовавшей идеологии. Люди шли на смертный бой «с фашистской силой черною, с проклятою ордой», защищая не столько строй и политический режим, сколько отчий край, который топтал фашистский сапог, своих детей, в которых стрелял ненавистный «фриц», тот привычный и до боли любимый мир, на который покусился враг.

Е.А. Гольбрайх:

Для многих людей моего поколения война была лучшим временем нашей жизни. Война, с ее неимоверной, нечеловеческой тяжестью, с ее испытаниями на разрыв и излом, с ее крайним напряжением физических и моральных сил. И все-таки — война. И дело не только в тоске по ушедшей молодости. На войне нас заменить было нельзя... И некому... Ощущение сопричастности с великими, трагическими и героическими событиями составляло гордость нашей жизни. Я знал, что нужен. Здесь. Сейчас. В эту минуту. И никто другой...

Думали ли генералы вермахта, что Брестская крепость, на взятие которой отводилось каких-нибудь час-два, будет держаться месяц? Авангарды фашистских войск были уже за Смоленском, а над Бугом все еще грохотала канонада. Руины отзывались то пулеметной очередью, то треском винтовочных выстрелов, то взрывом гранаты.

Свидетельством редкого мужества и стойкости защитников крепости стали надписи, оставленные ими на стенах крепостных казематов и бастионов. «Нас было пятеро: Седов, Грутов И., Боголюб, Михайлов, Селиванов В. Мы приняли первый бой 22.VI.1941. Умрем, но не уйдем!» «1941. 26 июня. Нас было трое, нам было трудно. Но мы не пали духом и умрем, как герои». «Я остался один. Жунтяев и Степанчиков погибли. Немцы в самой церкви. Осталась последняя фаната, но живым не дамся. Товарищи, отомстите за нас. 1941 г.». «Умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина! 20/VII—41» {191} .

Имена бесстрашных защитников крепости П.М. Гаврилова, И.Н. Зубачева, Е.М. Фомина, А.М. Кижеватова и многих других удалось установить лишь после войны. Сегодня память героев увековечивает мемориальный комплекс, сооруженный на территории крепости. На каменной глыбе высотой более 30 м высечен величественный лик воина. В его мужественных чертах выражена непоколебимая стойкость и воля к победе.

Вопрос «новопрочтенцам»: какая кара со стороны власти заставляла этих людей стоять насмерть?

Война, едва начавшись, сразу стала всенародной. Тяжесть обрушившегося на страну удара дала людям понять: одна кадровая армия с врагом справиться не сможет. 22 июня 1941 г. была объявлена мобилизация призывных возрастов, но и помимо этого в строй становились все, кто мог. В военкоматах выстраивались длинные очереди добровольцев (пусть иронически улыбаются наши оппоненты — так было). Сюда шли и те, кто еще не достиг призывного возраста, и те, кто давно уже из этого возраста выбыл, имел отсрочки или бронь, но не желал ими пользоваться. Всего по стране заявления о записи в народное ополчение подали свыше 4 млн. человек. Половина из них смогли влиться в действующую армию. Остальных оставили в тылу в основном по самой уважительной причине — возраст и состояние здоровья.