— Балканы созданы богом как яблоко раздора. Но я не хочу, чтобы они поссорили нас, леди Долли. Дружба с вами была для меня всегда выше политики. Она вне распрей мира. Верьте мне и располагайте мною.

…Пальмерстон прошел с княгиней Ливен по длинной картинной галерее до холла, где ее ждал слуга, держа наготове широкую, подбитую горностаем ротонду о огромным капором.

— Карету ее сиятельства княгини Ливен! — выкрикнул лакей.

В закрытом экипаже, подъехавшем к устланному пурпурными коврами подъезду, княгиню ожидала Лиза, Покинувшая тронную залу несколько раньше. Дарья Христофоровна была в дурном расположении духа и молчала.

Княжеский выезд в ряду других медленно двигался к ограде Букингемского дворца. Хотя было уже далеко за полночь, толпа зевак не поредела. Ее праздное любопытство возрастало от невозможности заглянуть внутрь, пробить взглядом каменные дворцовые стены… Воображаемое обычно увлекательнее действительно существующего.

«Итак, быть большой войне», — думала Дарья Христофоровна. Она содрогнулась, представив себе, как осложнится тогда ее жизнь. Чистокровная немка по происхождению, русская по воспитанию, космополитка по всем своим симпатиям и привычкам, но зависимая целиком от царского дома Романовых, как останется она во время войны за границей? Ей предстояло увидеть, как будут рады карлики тому, что начался поход против греческой церкви, соперницы Рима, и против Восточной Европы. Рьяной приверженке деспотического правления Николая I, русской княгине придется молча смотреть на то, как демократы и революционеры будут восторженно приветствовать борьбу со страной крепостников, которую они называют палачом польского народа и свободы в Европе. Но о возвращении в Россию она не могла и не хотела думать. Петербург, особенно после смерти детей, стал ей постыл и нестерпим. К тому же она любила Гизо и не представляла себе разлуки с ним.

«Как, однако, предотвратить войну?» Острый ум княгини Ливен лихорадочно работал. Но она сознавала свое бессилие.

Лиза искоса посматривала на Дарью Христофоровну, но так и не могла прочесть ее мыслей. Она была очень рада, что бал у королевы кончился.

Весь вечер Лизе не везло. Сначала она чуть не упала, склонившись в реверансе в тронной зале, причем уперлась коленом в пол, чтобы подняться (верх неприличия!), затем, добравшись до своего места у стены, вместо того чтобы остаться стоять, покуда шло представление у трона, опустилась на стул. Какой-то дюжий придворный, стоявший сзади, с окриком «Встаньте!» приподнял ее с сиденья и при этом оторвал оборку платья. Прикрывшись шлейфом, Лиза еле пробралась в дамскую комнату, где дворцовая горничная кой-как зашила прореху на талии и прикрепила кружева. Наконец усталая Лиза выбралась из толпы королевских гостей.

В карете княгини просидела она более часа, удивляясь, зачем пошла на этот бал. Чтобы по собственной охоте изображать одного из статистов в суетном, нелепом и устаревшем дворцовом спектакле?

«Так далее жить нельзя. Вот уже месяц, как я растрачиваю все, что накопила некогда душа, ем слишком обильно, много сплю и в полной праздности теряю время. И ничего еще не сделано для Мишеля».

Невеселые мысли Лизы прервала Дарья Христофоровна:

— Отменный бал. Вам удалось повидать сегодня лучших людей империи. Королева выглядела очаровательно, немножко только потолстела. Каждый год ее величество дарит Великобритании нового царственного отпрыска, но теряет из-за этого грациозность линий. Нельзя же превращать деторождение в профессию, особенно когда твое чело увенчано короной…

Лиза рассмеялась.

— Однако вы можете быть беспощадной и даже но отношению к коронованным особам, — сказала она, вспомнив о размолвке княгини Ливен с Николаем I.

— Итак, дорогая Лиза, теперь, представившись ко двору, вы можете начать визиты в высшем свете. Все без исключения будут рады вам. Можно подумать и о браке. Но не торопитесь и будьте осмотрительны. Особенно бойтесь неравенства в чем бы то ни было. Когда мне стало невмоготу бремя брака и муж чинил мне препятствия к отъезду за границу, мой брат Александр Бенкендорф сказал о князе Ливен: «Он мстит тебе за то, что так долго терпел над собой твое умственное превосходство». Если это и было так, то водь я посвятила себя служению мужу в продолжение очень многих лет, и он прослыл прекрасным дипломатом и ученейшим человеком. Но пи одно доброе дело не остается безнаказанным. Люди не прощают другим сознание своего ничтожества. А это познается сравнением…

— Я вовсе не собираюсь выходить замуж, — решительно заявила Лиза.

— Тем лучше. Раз вы дорожите независимостью, мы можем не расставаться с вами и поехать в сопровождении господина Гизо в Рим, а затем снова в Париж.

— Нет, дорогая княгиня. Я очень многое повидала и поняла благодаря вам. Но я остаюсь в Лондоне. У меня здесь важное и трудное дело.

— Быть может, я могла бы вам помочь в чем-либо, мой друг? Имя княгини Ливен еще не совсем потускнело среди избранных этого мира.

— Тогда разрешите просить вас о помощи моему другу. Он очень страдает. Его имя — Михаил Бакунин. Он заточен в Петропавловскую крепость. Вы, вероятно, слыхали о нем.

Если бы в эту минуту карету княгини окружили разбойники, то и тогда на ее лице не отразились бы больший ужас и возмущение.

— Вы сошли с ума! — прошептала она. — Государственный преступник, замышлявший цареубийство! Позор своей родины и семьи! Я скорее простила бы вам увлечение каким-нибудь шулером из Монте-Карло, Но Бакунин…

— Я обращусь к тем, кто захочет ему помочь. И прежде всего к Герцену. Это самый замечательный и решительный из русских людей.

Лиза говорила очень вежливо, четко и тихо. Но в голосе ее была непреклонная решимость.

Оставшись одна, Дарья Христофоровна дала волю своему негодованию. «Долгие годы бедности и нужды растлили ее. Это погибшее создание, — думала она с бешенством. — Я жестоко ошиблась в этой молчальнице и смиреннице с лицом испанских грешниц, ставших затем святыми. Нет, она отнюдь не Тереза из Гренады, как сказал о ней мой аббат. Я становлюсь глупее к старости и все чаще ошибаюсь в людях. Я мечу бисер перед свиньями. Не нора ли скрыться на время в монастыре или, пожалуй, лучше объявиться больной и не принимать никого, кроме тех, кто мне действительно дорог».