Ясно было немногое — ведь суд и подготовка к нему случились впервые в моей жизни. Всё прочитанное и узнанное у сокамерников отражало лишь оттенки, но не сами краски, пока не было понятно, что делать, а главное — как.

Все предложенные варианты защиты, ссылки, «трамплины отталкивания» к пониманию своих мотиваций-вообще не имели ничего общего с предполагаемыми столкновениями на суде. О чём-то писавшие судьи, адвокаты, психологи и даже следователи в литературе, останавливались на моральных факторах, на витиеватости закона, политической обстановке, состоянии обвиняемого, каких-то параллелях между преступником и присяжными, и почти псе говорили, какие они молодцы и почему. Может быть, когда так и было, но меня интересовали роль, поведение, оценка — да всё, без исключения, но только самого подсудимого, которому главную роль никто не передавал, он всегда был второстепенен, с чем я смириться никак не мог. Ненавижу доверять свою судьбу кому-то, к тому же когда чувствую, что что-то зависит от меня.

Здесь свою роль сыграли адвокаты и даже представители следственной группы. Может быть, это и поразительно, но и Рядовский и Ванин в один голос говорили, и я повторюсь, что нужно просто быть самим собой, причем защитник настаивал на моей главенствующей роли в собственной защите, чем ввёл меня в задумчивое состояние, из которого я вышел уже другим человеком, понимая, отчего отталкиваться и в каком направлении двигаться. Начал с того, что попробовал разобраться, а какой же я. Зачем? — Чтобы понять, какое воздействие моя персона, привыкшая скрывать свои эмоции от окружающих, оказывает на других.

Это оказалось сложным. Наиболее неординарных людей я просил при расставании (скажем, перед переводом в другую камеру) писать свои пожелания, в которых, хотели они того или нет, оставляли свои мнения.

Были и другие варианты, к примеру, предоставление материалов уголовного дела для прочтения сокамерникам, что всегда вызывало интерес, и в конце или даже во время прочтения давало результаты и отзывы со стороны читающего. Необходимо было понять реакцию на происходящее российской печати — ведь именно она формировала предварительные мнения обо мне у присяжных, хотя и считалось, и даже утверждалось, что периодических изданий они не касались. Кстати, были журналисты, пытающиеся пробиться ко мне с желанием написать что-нибудь серьёзное. Я считал это необходимым, мало того, искал всяческие возможности для такого общения, обращаясь, в том числе, и к родственникам, и к адвокату, но реакция была вялой из-за вполне понятных опасений.

В результате, к суду я подошёл с мнением, сформированным только газетами, и надо заметить, не таким уж плохим, особенно учитывая род моих занятий в последние пятнадцать лет!

Такое уже устоявшееся мнение необходимо было менять, причём, начиная с самого начала, учитывая, что мешать этому будут все: обвинитель, свидетели обвинения, пострадавшие и, конечно, представители масс-медиа, освещающие пусть и не самый громкий, но всё же процесс — нечего сказать, равноценное противостояние. Уже столкнувшись с этим, я понял правоту адвоката, уверявшего, что, кроме меня самого, защищать меня будет некому. Любые слова защитника — ничто, по сравнению эмоциями, выходящими из самого сердца родственника убитого человека. Мало того, разумеется, их эмоции удручающе влияли и на меня.

Получив на руки список свидетелей, мы обратили внимание, что состоит он только из свидетелей обвинения, включить туда хотя бы несколько человек со стороны защиты не представлялось возможным. Так что счёт в представленном списке был — 100:0! Оставалось пытаться пользоваться ими, стараясь задавать вопросы, ответы на которые могли бы сыграть для меня положительную роль.

По списку я видел: некоторых из них знаю, и, в сущности, почти все они — люди честные, а с учётом того, что и суде непривычному человеку лгать сложно, то можно было рассчитывать на почти правду. Оставалось одно опасение — ответы могли быть не теми, которые ожидались, или могли быть замолчаны, что также могло стать минусом, лишь ухудшавшем положение. Риска нужно было избежать, но всё сводилось к импровизации. Разумеется, исключалась возможность любого договора со свидетелями — и адвокат, и я считали это лишним.

А вот если, попытаться понять, что знает человек, желающий выступить на суде, что он посчитает нужным сказать и, главное — как, то, возможно, получится составить хоть какую-то картину из отрывочных показаний разных людей.

Но что они могут показать сегодня, если последний раз я их видел десять лет назад, а то и больше? Каково их сегодняшнее отношение ко мне, насколько они поменялись? Насколько боятся говорить правду? Насколько зависимы от стороны обвинения?

Словом, слишком многое не давало никакой надёжной картины, пусть даже я и привык к подобному за последние полтора десятка лет.

Так же было понятно, что не я должен был подтверждать сказанное стороной обвинения, но они, причём не дополняя (дополнять, после моих повествований должно быть нечего), а молча подтверждать уже сказанное мною. Но ведь я не актёр, к тому же человек, не привыкший выставлять напоказ свои переживания, поэтому это была новая форма проявления моего «Я».

Всплыл ещё один нюанс: как только появлялось ощущение виновности, уважение к себе пропадало, как и желание что-либо для себя делать. Всё, что я мог выдавать, а точнее, выдавливать — правильно выставленные по последствиям события, с мельчайшими подробностями и подтверждением фактов. К концу повествования, когда необходимо было объяснять мотивацию, духовных сил не оставалось. Каким-то образом это нужно было преодолеть.

И ещё настоящая опасность, о которой меня никто не предупреждал, — это вопросы от адвокатов, чьи подопечные сидели рядом со мной, вопросы, задаваемые для того, чтобы поднять их как субъектов, чтобы повысить их имидж в сравнении с моим, так же, как и их личностные характеристики — всё за мой счёт. Но… Так же, как и всё происходящее несёт ожидаемое или неожидаемое, на вопросы на суде в данных случаях мне удавалось, быстро собравшись с мыслями, отреагировать таким образом, что ответ наносил ущерб не мне и даже не «подельникам», а их адвокатам — это отбивало у них охоту предпринимать подобные демарши.