Итак, овцы были наконец отделены от козлищ — причем для многих все дело решил случай. Семнадцать лоялистов ждали в перегруженном баркасе, когда можно будет отчалить. Настала пора Блаю покинуть сцену, на которой он с бесспорным талантом сыграл главную роль во многих комедиях и драмах.

— Теперь вы, капитан Блай, — заметно волнуясь, произнес Крисчен и подвел своего пленника к фальшборту. — Ваши люди и офицеры уже в лодке, следуйте за ними. Малейшая попытка сопротивляться грозит вам смертью.

Прощальная реплика Блая, к сожалению, выпадает из стиля — он вдруг проявил слабость и попробовал разжалобить Крисчена:

— Клянусь честью и даю вам слово, мистер Крисчен, я забуду об этой истории, если вы бросите свою затею. Подумайте о том, что у меня в Англии жена и четверо детей и мои дети не раз сидели у вас на коленях.

Но Крисчен был непреклонен:

— Будь у вас честь, капитан Блай, всего этого не случилось бы. Если бы вы дорожили женой и детьми, вы бы раньше подумали о них, вместо того чтобы вести себя так злодейски.

Блай явно хотел продолжить бессмысленную дискуссию, но Крисчен его оборвал. Вмешался боцман Коул и попытался смягчить Флетчера Крисчена. Потом Крисчен признавался Стюарту, что он к этому времени уже раскаялся в содеянном, но хорошо понимал, что отступать поздно. И он печально ответил Коулу:

— Поздно. Последние две недели были для меня подлинным адом, больше я терпеть не хочу. Вам известно, мистер Коул, что капитан Блай все время обращался со мной, как с собакой.

— Знаю, мистер Крисчен, мы все это знаем, и все-таки, богом вас заклинаю, забудьте об этом, — просил Коул.

И Блай еще раз пожертвовал своим самолюбием:

— Неужели нельзя найти иное решение?

Очевидно, замешательство Крисчена встревожило Черчилля, и он решительно вмешался:

— Нет, это лучшее и единственное решение!

Остальные бунтовщики поддержали его одобрительными возгласами. Такая сплоченность подействовала на Блая, и, как только ему развязали руки, он без дальнейших споров спустился по трапу в баркас. Терзаемый угрызениями совести, Крисчен поспешил принести свой собственный секстант и мореходные таблицы и вручил их Блаю со словами:

— Вот все, что вам нужно, капитан Блай. Вы сами знаете, секстант надежный.

Одновременно к фальшборту, держа в руке клубок парусиновых ниток, подбежал слуга Блая Смит и, прежде чем кто-либо успел помешать ему, прыгнул в лодку к своему господину и начальнику.

Борт баркаса возвышался над водой всего на двадцать сантиметров, поэтому часто (и на первый взгляд с полным на то основанием) утверждали, что Крисчен сознательно послал девятнадцать человек на верную смерть. Это не отвечает истине. Во-первых, совсем рядом находился остров Коту, его даже можно было разглядеть с мачты «Баунти». Во-вторых, царило почти полное безветрие, море было как зеркало. В-третьих, Крисчен вызвался, как ни невероятно это покажется, отбуксировать баркас к острову. Уж если в чем-нибудь упрекать Крисчена, так скорее в добродушии и мягкосердечии, а не в жестокости и бесцеремонности.

Блай с благодарностью принял предложение Крисчена, и баркас пошел к корме «Баунти». Крисчен еще велел сбросить в лодку свинину, хлеб и бочонки с водой на первое время пребывания на берегу. Освобождая место для этого ценного груза, Блай решительно приказал выбросить за борт гамаки, которые его спутники захватили с собой, хотя на баркасе и сидеть-то было негде. Ободренный щедростью Крисчена, он попросил у того несколько мушкетов. Один из мятежников крикнул в ответ:

— Зачем тебе оружие на островах Дружбы, у тебя же там столько друзей!

Но Крисчен и тут в конце концов смягчился; правда, мушкетов Блай не получил, но ему дали четыре сабли.

Такая уступчивость вызвала настоящую бурю на корабле. Сквозь хор возмущенных голосов было слышно, как оружейник Коулмен крикнул лоялистам, что будет очень благодарен, если кто-нибудь из них навестит мистера Грина в Гринвиче, когда они вернутся в Лондон, и расскажет о случившемся. Лоялист Пековер очень переживал, что забыл захватить рубашку; один из мятежников любезно сбегал в его каюту и принес ему одежду. Тем временем Черчилль вспомнил, что Фраер не вернул одолженные им у Хейвуда часы, и, как штурман ни упирался, пришлось ему расстаться с сокровищем. Кто-то из мятежников кричал: «Да здравствует Таити!» Плотники Норман и Макинтош, всхлипывая, продолжали твердить Блаю, что они невиновны, что их задержали силой. Ревел белугой Бирн, до которого наконец дошло, что он сидит не в той лодке.

Тут мятежники принялись честить Блая, соревнуясь, кто хлеще обзовет и оскорбит его. Кончилось тем, что кто-то завопил:

— Застрелить его надо, этого мерзавца!

И вот уже на беззащитных людей в баркасе «в шутку» направлен чей-то мушкет. Лоялисты разумно заключили, что буксир не стоит того, чтобы из-за него рисковать жизнью, и Блай приказал рубить чалку. Было восемь утра — всего три часа прошло с тех пор, как мысль о бунте родилась в разгоряченном мозгу Крисчена, — все еще царило безветрие. Поэтому лоялисты разобрали весла (это было не так-то просто в тесноте, царившей в баркасе) и поспешно пошли прочь от корабля. Опасаясь, как бы мятежники не начали стрелять из пушек, они держались за кормой «Баунти», так сказать, в мертвой зоне, ведь пушки были расставлены вдоль бортов корабля.