Он открыл дверь, и в следующее мгновение Николай и Александра бросились в объятия друг другу. Ощутив себя в теплой атмосфере семьи, царь сбросил с себя дотоле державшие его оковы сдержанности и вместе с Александрой дал волю слезам. «Прости меня…», «Это моя вина…» — повторяли оба.

Николай записал в дневник первые впечатления по возвращении; вид встреченных им солдат русской армии, некогда гордости России, совершенно потряс его:

«Скоро и благополучно прибыл в Царское Село в 11 1/2. Но Боже, какая разница, на улице и кругом дворца внутри парка часовые, а внутри подъезда какие-то прапорщики! (…) Но потом свидание с семьей, с Долгоруковым, немного походил в саду, потому что дальше мне запрещено!».

Примечательно, что царь не протестовал против своего содержания под стражей (хотя конституция вовсе не предусматривала лишения свободы для отрекшегося царя) и не жаловался на распущенность охраны. Видимо, он считал, что с этим уже ничего не поделаешь.

Возможность быть в кругу семьи смягчила, по крайней мере, для самого бывшего царя, его неприятное положение. Все наблюдатели отмечают, что царь Николай был идеальным, любящим отцом семейства, что лучше всего он чувствовал себя в кругу семьи. Здесь он черпал силы, помогавшие ему переносить неудобства нынешнего существования. Правда, это пока были лишь первые, еще безвредные предвестники ужасного конца, предстоявшего ему и его семье.

Охрана была назначена солдатским Советом — революционным крылом Временного правительства, считавшим себя олицетворением победы революции [121] . Солдаты тешились обретенной властью над совсем недавно всемогущим царем, словно малые дети. Им нравилось издеваться над царем и его семьей, врываться в жилые комнаты. Однажды фрейлина царицы Анна Вырубова наблюдала с кровати, как солдат среди ночи стал у ее стола и рылся в ее вещах.

При каждом выходе из дворца, даже в сад, где царской семье разрешалось гулять, приходилось просить ключ от дверей. Наконец, им вообще запретили выходить из здания. Только оставшемуся при них домашнему врачу доктору Боткину удалось добиться разрешения на короткую прогулку.

Как-то среди ночи одному из солдат позарез захотелось посмотреть на Алексея; воспитатель Жильяр встал у него на пути и защищал своего подопечного. Когда Николай долго гулял в саду, его прогоняли грубыми окриками. Когда он садился на велосипед, новые господа развлекались, втыкая штыки между спицами, чтобы бывший царь упал. По ночам они устраивали шумные загулы в винном погребе.

Больше всех возмущался обращением с бывшим царем его сын Алексей. Для тринадцатилетнего мальчика Николай был высшим авторитетом, он единственный мог одним взглядом урезонить шалуна или смягчить боль. Теперь ему приходилось видеть, что авторитета. у отца не стало никакого, зато он вынужден подчиняться приказам и терпеть унижения; от всего этого Алексей временами впадал в отчаяние.

Чем наглее становилась охрана, тем спокойнее и дружелюбнее вел себя с ней Николай. Ему, видимо, было понятно, что они развращены соответствующей пропагандой. Он заводил разговоры с солдатами, пытаясь понять мотивы их поведения и критическими замечаниями завязать дискуссию.

Некоторые изменили отношение к нему, поняв, что Николай, возможно, вовсе не был кровожадным чудовищем, каким его представляли. Кое-кто даже помогал ему и членам семьи в садовых работах, которыми они занимались ежедневно.

Бывшая царица сохраняла достоинство и сдержанность, но в душе терзалась. Дети также терпели, стараясь держаться вместе. Старшая дочь Ольга выражала в стихах печаль семьи. Решающую роль для условий содержания и дальнейшей судьбы семьи играли решения министра юстиции Керенского.

Керенский в первом составе Временного правительства был министром юстиции, а в начале лета 1917 года заменил Львова на посту председателя правительства и стал также военным и морским министром. Адвокат по профессии, он был талантливым оратором и сумел, мгновенно анализируя ситуацию и действуя решительно, во время февральских событий перехватить инициативу и осуществить свое давнее стремление к власти. Убежденный революционер и известный масон, Керенский в период своей деятельности во Временном правительстве постоянно балансировал между либералами из Думы и крайне левыми в Советах.

Чтобы создать запоминающийся образ, Керенский одевался в фантастическую форму и наполеоновским жестом закладывал руку за отворот френча. На публике его всегда сопровождали двое адьютантов. Такой же двойственной была и его роль в решающие месяцы российской истории в 1917 году, в том числе и в отношении судьбы Романовых. В то время как Керенский успокаивал Советы, которые считали отречение Николая недостаточной мерой и требовали его заключения в Петропавловскую крепость и казни, он заявил во время дебатов о смертной казни: «Я за полную отмену смертной казни — единственное исключение делаю для царя!» [122] .

Вскоре после прибытия бывшего царя в Царское Село Керенский решил лично выяснить положение. До того он с царем не встречался. Керенский не скрывал своей ненависти к Николаю, разъезжая в лимузине из царского гаража с тем же шофером. После пламенной революционной речи перед охраной и служащими, которым напомнил, что они служат не бывшему царю, а народу и революции, он проинспектировал помещения и потребовал к себе царя. Сам Керенский так описывает их первую встречу:

«Я очень хорошо помню мое первое свидание с бывшим императором, которое состоялось в середине марта в Александровском дворце. (…) Я сделал все, что было в моих силах, для его свержения, когда он был всесилен. Но мстить поверженному врагу я не мог.