Один индеец схватил его за стриженую голову, второй резким движением ножа — провел вокруг.

Дикий крик боли, как резко резанул по ушам, так и скоро оборвался — американский пилот, потеряв сознание, безвольно повис на верёвках.

Один из палачей поднял руку с кровавым ошмётком скальпа и прошёлся по кругу. Толпа дружно завизжала, закричала победные кличи, кто по пояс обнажённый, кто разодетый в цветастые одежды, размалёванные в боевой раскрас, потрясая огнестрельным оружием и даже копьями и томагавками.

«Господи, — тоскливо подумал лейтенант, — куда я попал! Это же дикий запад. Господи, мне всё это снится, это кино»!

Макконелл с надеждой посмотрел в небо, но вертолётов со спасателями не наблюдалось.

«Это не кино»! — Выплыло в мозгу, обрёченно и затравленно.

Лейтенант-коммандер ВМС США Лэрри Макконелл, награжденный двумя медалями ВМС «За заслуги», двумя медалями ВМС «За достижения», бомбивший Сербию и Ирак, заваливший в небе Ирака два вражеских самолёта, вдруг почувствовал, как предательски защипало в носу и на глаза накатываются тяжелые капли. Мутное сквозьслёзное изображение прорисовывало две страшные фигуры, медленно и неотвратимо приближавшиеся теперь и к нему.

«А вот теперь тебе конец!» — Голосом далёкого поклонника Брахмы пронеслось в голове.

После подрывов домов небо заволокло пылью, разогнав с низких высот вертолёты. Кто-то там ещё пыжился — стрёкот и гул на больших высотах продолжал слышаться, но ниже никто не рисковал опускаться.

Потерявшие инициативу и ориентировку рейнджеры, оказавшиеся без поддержки с воздуха, без адекватной корректировки полевых штабов оказались не готовы к такому повороту событий, зажимаемые со всех сторон, в большинстве неся большие потери, откатывались назад. Многие наслушавшись страшилок командиров об отрубленных головах, припёртые к стенке, остервенело огрызались. Но в целом, интенсивность боёв имела очаговый характер, а к вечеру обе противоборствующие стороны выдохлись, постепенно прекращая огневые контакты, расползаясь зализывать раны. В городе иногда раздавался треск автоматных очередей, редко на большой скорости проносился вертолёт. День остался за японцами: повсюду на улицах Нью-Йорка серыми запылёнными сугробами застыли американские танки, машины пехоты, ну и конечно трупы.

Пашку ещё немного знобило, в голове шумело, хотя предательская слабость в ногах уже прошла.

С такой прогрессией через сутки о болезни можно было бы совсем забыть, но американцы обстреляли госпитальное судно на Ист-Ривер, возникла угроза затопления, и раненых пришлось срочно эвакуировать.

Ему дали какие-то стимуляторы и, оценив как «ходячего», без церемоний припахали помогать персоналу и морякам.

Носилки с тяжелоранеными он, конечно, не таскал, посильно впрягаясь в коробки с лекарствами и нетяжёлое медицинское оборудование.

«Шустро они меня на ноги поставили, — топая по трапам корабля, вяло подметил Пашка, — хотя, если учесть что японские эскулапы активно используют современные трофейные медицинские препараты (и неплохо в них разбираются) это не удивительно. А много ли надо молодому телу Мацуды неиспорченному антибиотиками, чтобы остановить воспалительные процессы? Это я помню в свою бытность после очередного посещения какой-нибудь женской студенческой общаги, бегал по знакомым медсёстрам с ампулами бициллина-3, потом бициллина-5».

Персонал и пациенты с «Хикава Мару» спускались под землю на одной из станций метрополитена. Далее их, разместив по вагонам метрополитена, перевозили в развёрнутый под землёй госпиталь.

Дважды на секунды вырубалось электричество, но состав продолжал упрямо двигаться, пока на полчаса не застрял на какой-то промежуточной станции. Некоторое время горел аварийный свет, но потом и его выключили. Тут же замерцали карманные фонарики, офицер руководивший переброской задёргался, попытался связаться с батальонным начальством. Раненые и персонал госпиталя не роптали, но становилось душно, вентиляция не работала, а некоторые солдаты, несмотря на запрет тихо покуривали. Наконец освещение моргнув, резануло по глазам. По вагонам прошёл вздох облегчения.

Пашка увидел в зале станции группу солдат и офицеров, на носилках тащили новых раненых, в стороне сидели на полу связанные пленные американские пехотинцы. Вниз спустились ещё японские солдаты, волокли какие-то ящики, заметно суетился командовавший ими офицер. Вдруг его окликнули (уже научился, как собака дёргаться на запомнившиеся согласные).

— Мацуда?

На него смотрел боец с сержантскими нашивками, лицо было совершенно неузнаваемое — лишь горели глаза, да белым сверкали зубы.

Пашка нехотя спрыгнул на перрон, подошёл ближе, ну точно — Савомото! Два чёрных глаза не мигая смотрят с худого грязного запылённого лица.

— Савомото-сан ты?

Чёрные глаза становятся вдруг меньше, превратившись в едва заметные смеющиеся щелочки, бескровные, в ниточку, губы растягиваются в улыбке. Сержант молча кивает.

— Ты что? Наверху всю грязь собрал? — Пашка, покопавшись в амуниции, достал осколок зеркала, протянул товарищу, — полюбуйся на свою физиономию.