Такого поворота я не ожидал. Хотелось бы мне тогда знать, как продолжать разговор, не задавая вопроса «зачем?», но кузина быстро придвинулась ко мне, и вся ее валлийская натура теперь прорвалась наружу, словно бурлящий горный поток.

— Потому что сэр Вильям, как вам известно, прагматик и ни за что не позволит своим религиозным убеждениям, каковы бы они ни были, влиять на его политические решения. Вы это понимаете, мы все понимаем; только королева изводит себя раздумьями о том, что угодно и что не угодно Богу, и тяготится грузом ответственности не только за наследие и продолжение дела своего отца, но и за всех своих подданных, которых она любит — каждого мужчину и каждую женщину — как своих детей.

— Вы правы.

Ответственность, в самом деле, была велика, и, кажется, никто из предшествующих монархов не считал для себя обязательным взваливать ее в полной мере на свои плечи. Да, мы продвигались — хотя и не так быстро, как мне бы хотелось, — в направлении новой, просвещенной эпохи, и роль королевы, определенно, была главной в этом процессе. И все же…

— Миссис Бланш… — Настало время пойти навстречу моей доброй кузине. — Позвольте я попробую объяснить, в чем ваша дилемма. Вопрос артуровского наследия, возможно, куда сложнее в наши дни, чем во времена деда Ее Величества…

— Когда у нас была только одна церковь, — согласилась кузина.

— Корни истории или легенды об Артуре уходят в глубь веков. Вполне возможно, в дохристианские времена. На это вы намекаете?

— Наши с вами семьи, — сказала она, — имеют глубокие корни в Уэльсе, где старые барды распевали о таких подвигах Артура, от которых читателей Мэлори должно бросать в дрожь. Кроме того, в дни первого Генриха Тюдора из вероисповедания не тянули все кишки наружу и не выкладывали их на поругание, как делают нынешние толкователи.

Сесилу подобные вещи не доставляли особого беспокойства, если только не грозили полным опустошением казны. Дело, очевидно, касалось чего-то сугубо личного, о чем не говорилось за пределами королевских спален. Я выжидал. Похоже, мы подошли к сути.

— До нас доходят слухи из-за границы, — продолжила Бланш.

— Как всегда.

— Королева много общается с сэром Николасом Трокмортоном, нашим агентом в Париже.

— По какому поводу?

Бланш не ответила. У меня возникло подозрение, что она не знала причин. А ведь вокруг королевы происходило не так уж много событий, о которых не знала бы Бланш.

— Во Франции и Испании, — сказала она наконец, — на нашу королеву глядят с подозрением. И, кроме того, с суеверием.

— Мне это известно.

Когда бываешь в Европе, приходится слушать подобные речи. Вся католическая Франция выражала поддержку новому брачному союзу шотландской королевы с принцем Франциском.

— Главным образом, — добавила Бланш, — в связи с ее матерью.

Рассказывали, что покойная мать королевы отправилась на казнь, улыбаясь в предвкушении скорой встречи со своим черным владыкой. Губы Анны Болейн якобы шептали сатанинские заклятья и после того, как палач поднял за волосы ее отсеченную голову.

Лондонская молва давала бесплатную пищу памфлетистам Европы, которые наперебой толковали о том, как скоро плод нечестивого брака Большого Горнила и ведьмы будет призван на службу черному владыке преисподней.

— В вашем парке… в саду… Что видела тогда королева у вас в саду? — спросила Бланш.

— Не понимаю вас.

— Думаю, вы все понимаете. Перед тем как я подошла к вам. — Кузина наклонилась ко мне. — Джон, раньше я уже видела, как странно она цепенеет, как ее глаза… Что она вам сказала?

Я вспомнил, как неожиданно кузина появилась тогда на садовой тропинке. Как морщила нос от крепкого запаха перебродившего хмеля, будто почуяв зловоние адской серы.

— Что она сказала вам, Джон?

— Спросила, нет ли…

Зайцевв нашем саду. Я замолчал.

Бланш ждала ответа.

— Разговор об этом закончен, — ответил я.

Мне будто начинало мерещиться, что мой мир уже свертывается по углам, словно охваченный пламенем кусок пергамента. Бланш Перри сидела недвижимо, точно душа покинула ее тело. Сколько тянулось это невыносимое молчание, я не помню.

Наконец я сказал:

— Что значит «я видела это раньше»? Что происходит с ее глазами?

— Они видят больше, чем следует, — ответила она. — Иногда.

Руки Бланш сцепились у нее на коленях железным замком, будто в судорогах, и я отвернулся.

— Что же в таких случаях… — Мой голос прозвучал так слабо, что мне самому он показался чужим. — Что они видят?

За окном, меж деревьями над рекой уже расстилалась ночная пелена. По воде бежала желтая дорожка света — на лодке зажгли фонарь.