И не заметил, как ко мне подошла мать.

— Голова в звездах, как всегда, если не в книгах. Ну? Нашел ее?

Моя матушка Джейн, вдова Ди, — женщина чуть выше среднего роста и по-прежнему статная, несмотря на преклонный возраст, — ей было почти шестьдесят. Она поднесла фонарь ближе к моему лицу, словно желала убедиться, что это действительно я.

— Нет. — Я взял у нее фонарь, и мы пошли к дому. Не самое подходящее время, чтобы объявить ей о безумстве Абеля Медоуза. — Но я узнал, что в ее доме случилась беда. Жизнь семьи омрачила болезнь.

— Чума?

Мать быстро шагнула назад. Дыхание сбилось, застряв в горле комком.

— Нет, матушка… ничего страшного. Она пошла за лекарем для своей бабки — к костоправу. Возможно, не успела вернуться домой до темноты и осталась. Боялась идти в темноте.

— Тогда ей не мешало бы оповестить нас.

Но как? Я хотел было задать ей этот вопрос, однако ночь уже слишком плотно окутала нас темнотой, чтобы затевать бесполезный спор.

— Не мешало бы, — согласился я. — Странно, что не прислала весточку. Это на нее не похоже.

— Я теперь не усну, — страдальчески вздохнула мать. — Нам следует держать двух служанок. Всегда было две.

Я ничего не ответил. Мне нечего было сказать. Я — ученый, а денежное вознаграждение за ученость было почти ничтожным.

— Надо кого-нибудь постарше. — Мать плотнее укуталась в теплую мантию. — При такой юной особе на троне девицы, похоже, возомнили, будто теперь они могут поступать, как им вздумается.

Я невольно улыбнулся. Под юной особоймоя мать понимала ветреную, безответственнуюличность. Королеву, что открыто улыбалась и радостно махала рукой уличной толпе в день коронации. Жест признательности, обращенный к черни, — и куда только катится наше общество?

Но мое сердце, могу вас заверить, в тот день трепетало от восторга: столь великий взрыв народной радости на улицах и площадях я не наблюдал еще никогда, даже на Рождество. Воскресенье, пятнадцатое января в год тысяча пятьсот пятьдесят девятый, день коронации. Чуть больше года назад. Благоприятную дату для коронации я высчитал по небесным светилам и составленным мною графикам и, в конце концов, мог вздохнуть с облегчением, поскольку, если бы день прошел неудачно…

— А кроме того, — не унималась Джейн Ди, — сегодня был рыночный день. Теперь мы остались без свежей пищи. Надо же было такому случиться именно сегодня.

— Мы это переживем.

— Переживем? — В порыве гнева матушка обронила на землю край своей тяжелой мантии. — О, да, — если бы плоть могла питаться высокими мыслями да святым духом. Несчастный твой отец, пусть земля будет ему пухом; если он слышит сейчас твои речи…

Раздраженная, она гордо пересекла дорогу и вошла в раскрытые ворота нашего дома. По правде сказать, мой несчастный отец понял бы все как надо — он сам, бывало, рассказывал нам о грудах объедков с пиршественного стола покойного короля Генриха VIII.

Я остановился посреди улицы. В ясном сиянии ночи не было ни души, ни единого признака движения, ни тени хотя бы какой-нибудь вороватой лисицы. За замерзшими окнами соседей кое-где еще мерцали одинокие свечи. Особняки местных богачей располагались вдали от реки. Наш собственный дом — не из числа самых изящных — частично стоял на сваях из-за угрозы наводнений во время разлива.

— Матушка, — крикнул я, не сходя с места, — вы же знаете, что она не войдет в дом. Она никогда не входит.

Когда в последний раз я жил дома, осенью прошлого года, Елизавета со своей свитой остановилась возле наших ворот, я вышел встретить ее, и мы так и остались на улице. Я предложил ей войти в дом посмотреть мои книги, но она отказалась. Не было времени. Спешила назад. Неотложные королевские дела ожидали ее возвращения.

И все же, накорми мы всю многочисленную королевскую свиту, и нам пришлось бы целый месяц сидеть на одних сухарях с пивом.

— Джон… ты еще часть этого мира? — Мать развернулась в воротах — мантия всколыхнулась точно волнообразная тень. — Только на том основании, что до сих пор она не переступала порога нашего дома? А если в такой мороз ей захочется подкрепиться с пути и согреться горячим питьем? Кто скажет наверняка? — Она раздраженно фыркнула. — Уж не ты ли? Думаешь только о пище духовной.

Вот такая она, госпожа Джейн Ди, — вечно двух мнений о моем поприще.

И кто мог бы винить ее в этом?

После полуночи я дольше часа лежал с раскрытыми глазами в своей спальне, один из наших домашних котов урчал у меня в ногах. Я размышлял о природе времени и о том, как можно использовать его с большей пользой. Одной жизни всегда мало. Хрупкая вещь, мерцание свечи, только зажглась — и вот уже догорела. Если не затушили раньше времени по ошибке…

В Париже за неделю до моего отъезда все разговоры только и были, что об эликсире жизни. Я не верил в него. Если средство продлить наше существование и существует, то уж точно не в склянке под пробкой, но внутри нас самих. Когда меня в пятнадцать лет отправили в Кембридж, я решил, что самый простой способ выиграть время состоит в сокращении часов сна.