Юрка после первого звонка был готов к неприятностям, но никак не к горю. Я внутренне даже успел посетовать на то, что разбиваются мои планы на день. Второй звонок заставил меня выскочить из дому с мокрой, только что вымытой головой, почти силой остановить первую же подвернувшуюся под руку машину и умолить водителя отвезти меня к гостинице «Спорт» (это рядом с Жениным домом) как раз за тот самый четвертной, который брат дал мне вчера, забрав коньяк и шампанское. Не стану описывать душераздирающую атмосферу «шока», которую я встретил в Женином доме: она и так должна быть понятна любому нормальному человеку. Вызвав на дом врача Центральной поликлиники МВД Антонину Павловну Воронкову, друга нашей семьи, я, между тем, решил во всем убедиться сам: мало ли что… Мы с Эллой пошли в милицию, там узнали, куда «Скорая» отвезла Женю (слово «труп», звучавшее из милицейских уст, мы отбрасывали от своего сознания инстинктивно и намеренно – одновременно). Мы сели в такси и приехали в приемное отделение Института скорой помощи имени Н.В. Склифосовского… Замедляя шаг, идя какими-то обходными путями, словно пытаясь увернуться от неотступного рока или хотя бы отдалить его, мы с Эллой таки пришли, затаив дыхание, в анатомическое отделение – к тому страшному для всякого живого человека месту, именуемому «моргом», куда (как было зафиксировано в клиническом журнале поступлений) в 11 часов 55 минут «был доставлен труп Мартынова Евгения Григорьевича». Элла, сморщившись и закачав головой, наотрез отказалась спуститься вместе со мной на лифте в подземное хранилище безжизненных человеческих тел. Но я не терял надежды на чудо до тех пор, пока не увидел на кушетке накрытое белой простыней тело брата, а вернее, его лицо, показанное мне безучастными ко всему санитарами, – чистое, наивное, красивое и спокойное… Когда я поднялся снова наверх, Элла не стала меня ни о чем спрашивать, ей все было понятно по моему виду, и только слезы снова потекли из ее глаз…

По собранным сотрудниками милиции показаниям свидетелей и очевидцев, а также на основе осмотра места происшествия, выявилась приблизительно следующая цепь событий начиная с того момента, как брат вышел из 180-го отделения милиции, примерно в 9 часов 30 минут утра: где-то в 9 часов 35 минут его видели во дворе дома №10, корпус 6, по улице Гарибальди, в этом доме якобы должен был проживать тот самый таксист или автослесарь, которого Женя пытался найти; в 9.40 брат был около магазина и пункта приема стеклопосуды на улице Пилюгина, где часто, невдалеке от своих гаражей, собирались местные автомобилисты, визуально знавшие и Мартынова, и того самого – разыскиваемого – таксиста; двое мужчин вызвались за 2 бутылки водки помочь исправить машину, а точнее, поставить вместо какой-то сломавшейся детали новую – брат ее уже достал накануне; Женя дал им двадцатипятирублевую бумажку, один из них тут же зашел в магазин с «черного хода» и вернулся с двумя бутылками и закуской (поясню: тогда шла кампания «борьбы с пьянством» и официальная торговля спиртным начиналась с 11 часов, водка была дефицитом); мужики уверили брата, что для пользы дела лучше распить спиртное до работы, и попросили Женю хотя бы символически пригубить вместе с ними «за здоровье своей машины»; брат вот так, на улице, никогда не выпивал, но на этот раз, торопя мужиков и видя, что к ним стали подходить еще какие-то «автомобилисты», жаждущие выпить, и что этот процесс может затянуться, согласился отхлебнуть первым (невнятно упомянув при этом что-то о суде, о сердце и жене, как вспомнил впоследствии один из свидетелей); приблизительно в 9.55 Женя в сопровождении этих двоих ремонтников снова был во дворе дома №10, корп. 6, по улице Гарибальди, гулявшая старушка обратила внимание на то, что самый пьяный из троих пытался спеть песню про «яблони в цвету» и спрашивал у другого: «Правильно?..»; у подъезда №3 один мужик-свидетель остался покурить на улице, а другой вместе с Женей вошел в подъезд, а затем в лифт; в лифте брату стало плохо – он, взявшись то ли за грудь, то ли за живот, со стоном сначала опустился на колени, а потом упал; куда и зачем собирались подниматься на лифте и поднимались ли куда-нибудь, свидетель точно сказать не мог (якобы по причине сильного опьянения к тому моменту), но позже в неофициальном разговоре со мной Владимир Б. С. припомнил, что вроде бы поднимались на 10-й этаж и тут же вернулись вниз, так как Евгению именно тогда и стало плохо; пьяный и перепуганный свидетель вытащил брата из лифта и попытался вместе с товарищем оказать Мартынову какую-то помощь, но, видя, что «артист совсем потерял сознание», они вдвоем перепугались еще сильнее и скрылись с места происшествия (как они потом рассказывали, побежали узнавать адрес Мартынова или искать машину, чтобы его отвезти, а кроме того, их напугал какой-то местный жилец, которого они попросили вызвать «Скорую помощь», а тот стал ругаться и пригрозил позвонить в милицию для «наведения порядка в подъезде от пьяни»); в 10.05 пожилая жительница этого подъезда – из квартиры на первом этаже – выходила за покупками в овощной магазин и увидела мужчину, лежавшего прямо у лифта, перед ступеньками, ведущими вниз – на улицу; через 20 минут (где-то в 10.25) она возвратилась обратно и обнаружила мужчину, лежащим в той же позе, на том же месте, так же без движений; женщина зашла к соседке и, посоветовавшись, они через 3 минуты вызвали милицию; в 10.30 милицейская машина прибыла на место, сотрудники милиции «сразу опознали Евгения Мартынова» и попробовали привести его в чувство, однако ни на потряхивания, ни на похлопывания брат не реагировал, хотя пульс у него прощупывался, дыхание было ровным и цвет лица оставался нормальным (опасно-настораживающим показалось милиционерам появление серого пеновыделения изо рта); в 10.35 вызвали «Скорую», ее пришлось ждать относительно долго; примерно через 10 минут, заметив явно нездоровые изменения дыхания, температуры тела и лица, один из милиционеров по своей инициативе быстро сбегал в находящуюся напротив этого дома детскую городскую больницу №143 и привел оттуда детского врача; врач, будучи неспециалистом в подобных ситуациях, что-то пытался предпринять, измерял давление, прослушивал сердце и легкие, «давал нюхать» нашатырный спирт, пробовал делать массаж сердца (или груди, как говорили очевидцы); состояние еще более ухудшилось, что было и внешне видно по сильно побагровевшему, запотевшему лицу и спустившейся изо рта струйке крови; вскоре пропал пульс, и выражение лица стало спокойным; в 11.05 наконец прибыла «Скорая», ее персонал несколько раз пытался восстановить работу сердца электроимпульсным дефибриллятором, но все было уже тщетно; тут снова появился пьяный водитель-свидетель, который, как выяснилось, все это время ходил поблизости «кругами», ища сбежавшего собутыльника, совершенно незнакомого ему до этого дня; перепуганный плачущий мужик, говоривший: «Это я убил человека», для милиции был очень кстати, однако тут же выяснилось, что «убил… потому что не вызвал сразу „Скорую“, а ведь мог же!..»; обнаружив, тем не менее, подозрительно-пристальное к себе внимание и узнав о намерении милицейской бригады отправить его сначала в вытрезвитель, а затем посадить в КПЗ, мужик умудрился опять сбежать…»

На следующий день практически все российские СМИ сообщили «о внезапной смерти популярного певца и композитора Евгения Мартынова». Кое-кто попытался придать этому событию криминальный оттенок: дескать, певца могли убрать те самые «кооператоры», с которыми он судился. Журналисты даже припомнили недавний инцидент: нападение 18 августа на Мартынова возле его дома группой неизвестных, которые отняли у него 50 рублей и избили. Нападение действительно имело место быть, но никакого отношения к композитору и певцу Евгению Мартынову не имело – жертвой был его однофамилец, артист Театра имени Маяковского Евгений Мартынов. А наш Мартынов в те дни находился в Венгрии. Когда он вернулся, не преминул возмутиться: мол, получается, у меня в кармане денег больше пятидесяти рублей не водится, и он такой бедный и жадный, что этот несчастный полтинник без боя отдать не мог.

Между тем, никакого криминала, судя по всему, в смерти Евгения Мартынова не было. Его действительно подвело сердце. Ведь накануне он гулял на дне рождения, а потом всю ночь пил димедрол. И употреблять алкоголь на следующее утро ему нельзя было, а он этого не учел. Как говорится, судьба…

Как вспоминают очевидцы, Мартынов предчувствовал свою скорую смерть. Так, во время последних гастролей – в июле 90-го, в Оренбурге – ему приснился сон: будто он лежит в гробу, а над ним в Доме композиторов идет панихида. Родные плачут, артисты речи произносят, похоронный марш Шопена звучит, венки пахнут цветами и елкой, свечи горят, и его портрет стоит в черной рамке. Сон был настолько отчетливым, что Мартынов проснулся в холодном поту и с болью в сердце. Чтобы унять страх, который его охватил, Мартынов даже встал и оделся, чтобы в этот сон снова не попасть.

Да и дома обстановка была не самой благоприятной. В последнее время отношения с женой у Мартынова испортились. Незадолго до смерти Юрий Мартынов пришел к нему домой и застал брата в неприглядном виде – Евгений лежал в коридоре чуть ли не нагишом и стонал. Дома была жена и маленький сын, который бегал по коридору вокруг стонущего отца. Когда Юрий стал выяснять что же здесь произошло, Элла рассказала, что Мартынов был выпившим и, чтобы он в таком состоянии не ходил «над душой» и не жаловался, она убедила его выпить димедрол. А тот не пошел ему впрок. Когда Юрий позвонил знакомому врачу и описал происшедшее, та с грустью отметила: «Ох, ребята, не бережете вы своего Евгения!..» Сам Мартынов, когда малость оклемался, заявил брату: «Я после себя Элке ничего не оставлю, она меня не любит. Я умру – и все тебе завещаю…»

Похоронили Е. Мартынова на Ново-Кунцевском кладбище.

МАРЧЕНКО ЛЮДМИЛА (киноактриса: «Отчий дом» (1959), «Белые ночи» (1960), «До будущей весны», «Леон Гаррос ищет друга» (оба – 1961), «Мой младший брат» (1962), «Стряпуха» (1966), «Цыган» (1967), «Человек бросает корь» (1968), «Разведчики» (1969), «Служебный роман» (1977), «О бедном гусаре замолвите слово» (1981) и др.; скончалась 21 января 1997 года на 57-м году жизни).

Звезда кино конца 50-х – начала 60-х в последние двадцать лет жизни не снималась. Вместе с мужем художником Сергеем Соколовым она жила в скромной московской квартире у метро «Аэропорт», а летом уезжала в деревню Лисицино Тверской области. Именно там 22 июля 1996 года у Сергея Соколова случился внезапный сердечный приступ. Он умер практически мгновенно в возрасте 55 лет (по мистическому стечению обстоятельств два предыдущих спутника жизни Марченко скончались в этом же возрасте).

После смерти горячо любимого мужа, с которым она прожила 21 год, у Марченко случился сильный психологический стресс. Как пишет ее родная сестра Г. Дорожкова: «Казалось, она умерла в один день с мужем, так мало была она похожа на себя: несвязная речь, отрешенность от всего, тяга к спиртному как единственному спасению от душевной муки, поведение, которое по всем законам логики объяснить невозможно.

Включилась программа на самоуничтожение. Вернувшись в деревню к девяти дням со дня смерти Сергея (до этого я находилась в Москве на лечении), застала Люду в состоянии тяжелой депрессии, она едва узнала меня. Предстояло ее «встряхнуть», вывести из этого. Прежде всего я уговорила ее перейти в мой дом, нельзя было оставаться одной. Около месяца она жила у нас, я забросила свои огородные дела, готовила, ходила с ней в лес. Постепенно она успокаивалась, оттаивала. К первому сентября, раньше обычного, мы возвратились в Москву. Как тяжело ей было войти в опустевшую квартиру, где все еще дышало им, хранило следы его рук. Письменный стол у окна, за которым он работал, на нем приемник. Во время работы Сережа любил слушать классическую музыку. На стенах картины – творения его рук, бережно вставленные в красивые рамки. Все дышало им, каждая вещь кричала о нем. И вот она одна, без своего Ангела Хранителя. С какой-то нервозной поспешностью раздала она его вещи, надеясь хотя бы на небольшое успокоение души. Постепенно стали появляться эпизодические моменты равновесия, как вдруг приехала дочь Сергея, мать двоих детей, завела какой-то приземленный разговор. Для Люды это был еще один удар. Это убивало наповал, она опять как будто начала проваливаться в пропасть, и успокоить, привести ее в себя стало невероятно трудно. Вокруг нее, кроме этого, стали вертеться какие-то злые духи, маргиналы, заполнявшие пустоты, образовавшиеся после ухода когда-то любивших ее людей. Пользуясь потерей состояния домашнего очага, стали успокаивать водкой. Защиты, мужского плеча не было. Из дома выносили вещи, вынесли даже надгробную плиту, приготовленную для могилы Сергея (она была еще без надписи). Уговаривали продать часть мебели, квартиру. Двадцать девятого сентября, в день ее именин, я приехала к ней. Люда с горечью рассказывала мне об этом, но по-прежнему отказывалась принять помощь, спорила, доказывая, что справится со всем одна, сама, требовала не вмешиваться. Только слабые люди пытаются доказать всем, какие они сильные. К этому времени она ослабела еще больше. Очень скоро осталась без денег, пенсия была мизерная, половина из нее уходила на оплату квартиры. Совсем небольшая сумма сбережений находилась на сберкнижке Сергея (зарплата переводилась на его имя), и получить ее она смогла бы только через полгода со дня его смерти…»