В этом контракте были пункты, которые я не собирался ни от кого скрывать, потому что это предложено городом, а не мной. Значит, пункты там такие, которые возмутили коллектив, как выражаются советские люди. Я человек не советский. Я эти слова не понимаю: ни «в принципе», ни «коллектив». Какой тут коллектив! Никакого коллектива никогда не бывает, и его нету. Это выдуманные социалистические бредни, которые привели к развалу страны (выделено мной. – Ф.Р.). Может быть содружество людей, может быть артель, бывает солидарность цеховая. Здесь ее давно нет. Значит, их возмутил тот пункт, что город заключает со мной контракт. Все мои недоразумения с городом выясняет международный суд в Цюрихе. Почему это мною вписано – потому что время столь неспокойное, чем и воспользовались эти негодные люди, они, видно, так рассчитывали: я уеду, Попов уходит в отставку, поэтому тут и удобно все это проделать. И эта новая Доронина и сформулировала все (как мы помним, Татьяна Доронина при разделе МХАТа увела с собой консервативную часть труппы, придерживающуюся социалистических позиций, а не либерально-западных, кои отстаивали Олег Ефремов, Юрий Любимов и иже с ними. – Ф.Р.). И еще вторая подлость – составлен и послан Попову документ, что вот такие-то и такие-то придут к Попову с Николаем Николаевичем (Губенко. – Ф. Р.) и все ему объяснят, что никто тут мне не доверяет. И Попов, конечно, задержал подписание контракта. На что они и рассчитывали. Они рассчитывали, что я не приеду, а там они задержат, и все это безобразие, которое тут происходит, будет долго продолжаться. Но я им приготовил сюрприз на Рождество Христово – приехал, чем их, конечно, и огорчил чрезвычайно. Приехал я и занялся опять работой.

Еще что их возмутило – пункт о приватизации. Да, я должен был внести этот пункт, потому что приватизация все равно будет. И нужно было внести в мой контракт с городом, который опять-таки вас никого не касается, что в случае, если будет приватизация театра, я имею приоритетное право, а я его имею, потому что создавал этот театр и я выносил все тяжести, когда старый театр перестраивал на этот театр. И пока я жив, никто его не перестроит в третий театр. И пусть это знают все господа и дамы. И что бы вы ни голосовали, и что бы вы ни кричали, все равно будет так, как скажу я. Это я могу встать и уйти, пожелав вам здоровья, счастья, успехов, когда отчаюсь до конца и скажу: «Да, я ничего не могу сделать с ним, я бессилен. Пусть придут новые люди, пусть они делают». Вот, в общем-то, и все.

Теперь я готов выслушать вопросы. Потому что все время ко мне приходят и говорят, что в театре происходит что-то непонятное. Вот теперь я и хочу от вас услышать, что непонятно. Когда я репетировал, на каждой репетиции я всем вот это примерно и говорил. Я просто не ожидал, что люди дойдут до того, что возьмут чужой документ и начнут с ним такие манипуляции. Мало того, в какое положение они поставили меня перед мэром города: я, лжец, к нему пришел и ничего не сказал о том, что, оказывается, со мной-то этот театр не хочет работать. А я ему не сказал. Вот и ситуация произошла. Ведь я даже не знал ничего – мне звонит помощник Попова и говорит: «Юрий Петрович, что у вас происходит в театре, зачем вы пригласили прессу в три часа?» Я, как идиот, говорю: «Какую прессу?» – «Да у вас же собрание в три часа!» Кто дал им право вывешивать это объявление? Что это такое творится вообще? Что, вы восприняли все, что творится вокруг, как призыв к анархии и бунту? Или вы присоединяетесь к тем мерзавцам, которые требуют суда над Поповым за то, что он устроил Рождество на Красной площади, что он, видите ли, потревожил останки этих бандитов, фашистов, которые лежат у несчастной Кремлевской стены, реликвии России, где похоронены эти подонки все, мерзавцы, которые разрушили государство? (На мемориале «Кремлевская стена» похоронены 244 человека, среди которых первый космонавт Земли Юрий Гагарин, герои войны Георгий Жуков, Константин Рокоссовский и другие достойные сыны Отечества. Всех их «демократ» Любимов записал в «мерзавцы» и «подонки». Как говорится, комментарии излишни. – Ф.Р.)

Вы решили тут проделать это в этих стенах? Вы прежде меня убейте, а потом творите тут свое безобразие. Вон церковь напротив – кто ее начал восстанавливать? Мы. Потому что я не мог видеть, входя в театр, что пики в небо торчат – мне казалось это кощунством и безобразием. Потом я ходил смотрел, как фрески святых изрубили зубилом варвары, мерзавцы-коммунисты. (Как мы помним, сам Любимов состоял в партии 30 лет, с 1953 года. – Ф.Р.) Они мерзавцы, и, когда я от вас уехал, я сказал публично, при большом скоплении народа: пока эти фашисты правят, моей ноги здесь не будет. Рухнула эта проклятая партия – я приехал, чтоб разбираться тут в делах…»

Затем начались прения. Актер Сабинин задал Любимову следующий вопрос: «Вы сказали, что, когда не будет партии в этой стране, вы вернетесь?»

Ю. Любимов: «Я вернулся, как только эта партия была официально запрещена, но опять позволяют им вести агитацию. Хотя оппозиция должна быть в стране, тогда хоть какая-то жизнь начнется».

А. Сабинин: «Поскольку я профессиональный педагог, я сейчас занимаюсь воспитанием у молодых артистов монтажного мышления – очень современная вещь для нашего государства. Так вот, когда человек имеет это в кармане, рвет и кидает в корзину, либо кладет в сейф, либо теряет, выбрасывает и так далее, он перестает быть тем, кем он был раньше. Вы понимаете меня?»

Ю. Любимов: «Ну, видите ли, если он сжег и бросил, то он должен благородно уйти из этого учреждения. И все».

А. Сабинин: «Но это не учреждение. Это некая принадлежность к некой партии, это некий фантом. Он был потом организован в структуры государственные, он сросся с ними, но он врос и сюда».

Ю. Любимов: «Нет, этот театр именно в государство не вросся, он всегда был в оппозиции к государству». (Лукавит Любимов: «Таганка» была таким же придворным театром, как и все остальные, с одной лишь разницей – власть сама разрешала ей быть в оппозиции. Если бы не разрешила, то «Таганка» не просуществовала бы и дня. – Ф.Р.)

А. Сабинин: «Я не про театр, я про коммунистов сейчас говорю».

Ю. Любимов: «Коммунисты вросли. Так они правят сейчас».

А. Сабинин: «Все. Вы ответили на мой вопрос…»

Актриса Н. Ковалева попыталась уговорить Любимова встретиться и с другой частью труппы тоже. Она сказала: «Там ведь люди, которые сегодня тоже соберутся… Многие просто напуганы, запутаны…»

Ю. Любимов: «Ай, бедные…»

Н. Ковалева: «Ну придите к ним и скажите то, что говорите здесь, – половина успокоится».

Ю. Любимов: «А чего мне туда идти, меня туда не звали. Милая, ну зачем мне приходить, когда без моего ведома там чего-то вывешивают…»

Н. Ковалева: «Но они очень хотят вас видеть».

Ю. Любимов: «Если бы они хотели, они не вывешивали бы. Не приглашали бы прессу. Там все прекрасно организовано, со знанием дела, посланы бумаги точные во все учреждения. Там работают большие специалисты. Так что это все прикидывание, это все кликушество. Сейчас все все понимают, качают, как выражается советская лексика, права и кричат: „Мы не позволим, мы не разрешим!“ Поэтому „придите к ним и скажите“ – это опять абстракция. Кому я скажу – Габец?»