Нашей группе не пришлось отрезать врагу путь отступления, как было приказано, по той простой причине, отступать было некому. Фашисты остались там, где залегли для утренней атаки. Немецкие батареи открыли оный огонь по нашей обороне и вели его не менее двух часов, но поздно. Батальон фашистов приказал долго жить.

Укрывшись, мы весь день провели на нейтральной земле, чтобы к вечеру обследовать поле битвы и подобрать раненых немцев, если таковые окажутся.

В сумерках отправились. Картина представилась ужасная. Некоторые из фашистов были так изувечены, что мороз продирал по коже. Одежда на многих солдатах почти полностью сгорела. Пахло паленым мясом, и запах этот был отвратителен. Мы вынесли в наши траншеи около десятка тяжело раненых немцев, в том числе обер-лейтенанта, который глядел волком и вообще отказался разговаривать.

Уничтожение фашистского батальона было крупной удачей полка и у всех здорово подняло настроение. А наши два Николая сочинили по этому поводу частушки и распевали их под баян и гитару в два голоса.

«Швейк», подлаживаясь под тоненький девичий голосок, выводил:

Серову баском вторил Ерофеев:

Частушек было много, и они, одна задорнее другой имели такой шумный успех, что Николаям пришлось повторять импровизированный концерт специально для личного состава штабных служб.

Утром следующего дня командир полка пригласил меня поехать в медсанбат, к раненым немцам, чтобы допросить пленных. Обер-лейтенант снова категорически отказался сообщить что-либо, и мы подошли к другому, крупного телосложения немцу, в чине ефрейтора. Он был ранен в обе ноги к спину, но держался бодро. Я начал разговор шуткой, сказав фашисту, что он начинает карьеру, как и сам Гитлер, ефрейтором. — Мой фюрер есть бог, — ответил немец.

Потом он начал забрасывать меня вопросами: что с ним будет, расстреляют его или закопают живьем, сохранят ли ему ноги. Мои ответы пришлись ефрейтору но душе, и он охотно назвал номера частей, фамилии командиров, не забыв при этом сообщить, кто из них нацист, показал на карте расположение батарей, дзотов и пулеметных гнезд на передней линии обороны.

Перед тем как уйти, мы пожелали ефрейтору скорейшего выздоровления. В ответ он удивленно и растерянно улыбнулся.

Проходя мимо палаты, где лежал обер-лейтенант, я услышал, что немец разговаривает с медсестрой. Оказалось, что эта девушка была родом из еврейской семьи и хороша владела немецким языком. Прислушавшись, я понял: офицер удивлен тем, что видит на женщине военную форму:

— Воевать, — говорил он, — не женское дело. У девушек должно быть доброе сердце, а на войне люди грубеют.

— Русские девушки добрые, — ответила медсестра, — и поэтому они на войне.

— Если добрые, — буркнул обер-лейтенант, — то укройте меня вашей шинелью, я замерз.

Медсестра вздрогнула, зарделась, поправила на плечах шинель и вышла из палаты.

Возвращаясь из медсанбата, мы заезжали в штаб дивизии. Подполковник ушел к генералу, а я навестил своих знакомых ребят из разведроты. У них в землянке я похвастался, что наш полк без единой потери уложил целый батальон фашистов. Ребята в свою очередь — дескать, и мы не лыком шиты — сообщили по секрету, что их рота в усиленном составе готовится к большому рейду по тылам противника.

Не успел я сказать что-либо, как в землянку явился связной и передал мне приказание немедленно прибыть к заместителю начальника дивизии по разведке.

Незнакомый майор с ходу стал задавать вопросы:

— Сколько раз ходил в тыл к немцам?

— Два раза.

— Как местность? Рельеф?

— Подходящая, товарищ майор. Сопки, болота.

— А можно провести туда, ну, скажем, роту?

— Рота тихо не пройдет.

— А тихо и не надо.

Майор сделал паузу и объявил:

— Отбери своих людей, сколько считаешь нужным, и послезавтра утром явитесь в распоряжение командира разведывательной роты дивизии. Пойдете проводниками в рейд.

По дороге в полк я решил, что возьму с собой Ромахина и еще кого-нибудь из опытных разведчиков. Но Дмитрий Дорофеев посоветовал испытать Сергея Смирнова. Этот вологодский парень был новичком во взводе и в разведке. Широкоплечий, среднего роста, с русыми волосами и приплюснутым, как у боксеров, носом, он был силен, вынослив, держался прямо, с некоторой горделивостью. Однако парень еще не участвовал в настоящем деле и тяготился этим. Надо было помочь ему поверить в себя. Я решил взять Смирнова.

В штаб дивизии явились точно в назначенный срок. Командир разведроты придирчиво осмотрел наше снаряжение и приказал идти в землянку — получать продовольствие, спирт и железные банки с горючим средством, именуемым солдатами «жми-дави». Это был сырой воск, пропитанный спиртом. Если отжать содержимое одной банки через марлю или носовой платок, то можно получить около полустакана чистого спирта. Зная, как тяжел в пути каждый грамм, мы взяли из продуктов только самое необходимое и наиболее калорийное.