В столь раннее время академическая мысль еще спала. Не было видно ни студиозов, ни бакалавров, ни докторов. Даже шлюхи, то и дело совращающие оных с академической стези, блудодействовали в объятиях Морфея. Все будто вымерло в Латинском квартале, не спал только благообразный человек в скромном, хорошо отглаженном камзоле. Сидя на скамейке в университетском дворике, он с утра пораньше предавался филантропии — делился мясом от щедрот своих с большой компанией мяукающих кошек. Причем делал это обстоятельно и не торопясь, что выдавало в нем человека вдумчивого, аккуратного и не пренебрегающего мелочами. Каждый кусочек мяса он осматривал, обнюхивал, резал на четыре части большим ампутационным ножом и, приговаривая “кыс-кыс-кыс”, с улыбкой презентовал стае. Да так, чтоб соблюдался принцип равенства, и никто из мелких хищников не был бы обделен. Процесс кормления спорился — ало струилась кровь, тускло отсвечивала сталь, сыто урчали звери. Человек добро улыбался, ловко орудовал ножом, его маленькие, глубоко посаженные глазки светились немудреным счастьем.

“Какая идиллия!” — восхитился Буров, в меру растрогался, скупо умилился, вылез из кареты и осведомился со всей возможной деликатностью:

— Простите, уважаемый, как можно найти господина Лавуазье, химика божьей милостью?

И тут же был поражен метаморфозой, случившейся с добрым человеком.

— Значит, вам, сударь, нужен господин Лавуазье? — каким-то странным голосом отозвался тот, резким движением всадил нож в скамейку и медленно, раздувая ноздри, поднялся. — Значит, господин Лавуазье? Химик? Божьей милостью? — И вдруг расхохотался пронзительно и зловеще, сразу сделавшись похожим на Мефистофеля. — Так вы, сударь, не туда попали. Вам надо в Арсенал. Там, там окопался этот упырь, этот кровосос, этот первый богач Парижа, окруживший столицу Франции неприступной стеной налоговых бастионов <Сущая правда. Будучи главой Ferme Generale (Контора Откупов), Лавуазье возвел вокруг Парижа стену, чтобы люди могли попасть в город только через ворота и легче было взимать с них въездную пошлину.>. Ни проехать, ни пройти без того, чтобы не заплатить генеральному фермеру господину Лавуазье! Химику-недоучке, королевскому откупщику и директору пороховых заводов! Стена в тридцать три миллиона ливров, которые отняли у беднейших французов! Ну ничего, ничего. Придет день, и он ответит за все, за все. Это говорю вам я, профессор анатомии Жозеф-Иньянс Гильотен! <Ж.И.Гильотен (1738-1814) — французский врач-анатом, изобретатель гильотины.>А ну пошли отсюда, дармоеды! — зверски зарычал он на мелких хищников, вытер нож о подкладку камзола и с достоинством, не глядя более на Бурова, направился в академические дебри. Кошки, не прекращая трапезы, с удивлением смотрели ему вслед. И чего окрысился-то?

— Какой приятный господин, — шевалье зевнул, брезгливо усмехнулся. — И фамилия запоминающаяся. А знаете, князь, если вам нужно что-то по химической части, то я, верно, смогу помочь. Есть у меня знакомец один, граф де Аруэ, — он прервался, присел на корточки и погладил рыжего кота. — Смотрите-ка, князь, какой красавец. К деньгам… Так вот, граф этот, из “дворянства мантии” <Дворянские титулы так называемого “дворянства мантии” были королевским товаром и продавались за бешеные деньги разбогатевшим представителям третьего сословия.>, король овец, шерсти, батиста и сукна. Денег прорва, а вот манер, такта… В общем, еще зимой он нарвался на дуэль, и с кем бы вы думали? С шевалье де Гоцци, придворным фехтовальщиком по прозвищу Рапира Господня. А сам новоявленный граф ничего острее ножниц для стрижки овец сроду не держал в руках. Словом, он и так, и сяк, и эдак, и в “Браво”, и в братство Святого Марка, и к вольным фехтовальщикам красавца Аврелия <Известный бандит.>. Да только без толку все. Никто ни за какие деньги биться с де Гоцци не хочет, себе дороже, опасно для здоровья <По морально-этическим нормам того времени не считалось зазорным прибегать к услугам наемных дуэлянтов.>. Нет дураков. — Шевалье вздохнул, почесал кота за ухом, встал. — Кроме меня… Наделал долгов… В общем, пришлось заколоть де Гоцци. А потом лечиться и убивать его друзей, учеников, дальних родственников, ближних. Они ведь такие мстительные, эти итальяшки. Порка мадона путана. Так вот к чему я это все, князь. Лейб-медик графа де Аруэ увлекается химией и оборудовал там у себя, говорят, неплохую лабораторию. Как бишь его-то… То ли Бернулли, то ли Бертолли… Шустрый такой… В общем, поехали, князь, нам будут рады…

Ехать надо было по левому берегу Сены в предместье Сен-Жермен. Бернар бестрепетно взялся за вожжи, кони разочарованно ударили копытами, карета покатилась по утреннему Парижу. Древняя Лютеция просыпалась. Стучала тяжелыми сапогами, плескала веслами баркасов, грохотала тачками, тележками, повозками. В грубом этом шуме галантный скрип рессор сразу же потерялся, а скоро и вовсе смолк — резко остановив орловцев, Бернар спрыгнул с козел и, не обращая ни малейшего внимания на прохожих, принялся мочиться на камни, помнившие еще, верно, Гуго Капета <Французский король, основатель династии Капетингов.>. При этом он довольно мычал, кряхтел и оглушительно выпускал газы. Казалось, что для него в мире не существует ничего, кроме сокращающегося мочевого пузыря.

— Какая непосредственность! — заметил Буров. — И где же это вы его такого взяли?

— Одна наша общая рыжая знакомая раздобыла, — усмехнулся шевалье. — Говорят, увела прямо с эшафота. Палач успел отрезать только язык. По-моему, она погорячилась. Это же какой-то монстр.

Действительно, ручьи шумели очень по-весеннему, а звук ветров напоминал артиллерийские залпы…

Наконец, изволив облегчиться, Бернар сподобился взять вожжи и не с ветрами — с ветерком препроводил-таки карету к массивным, витиевато изукрашенным графскими гербами чугунным воротам. За ними открылся Версаль в миниатюре. Впрочем, этот необъятный, в стиле рококо, парк мало чем уступал высочайшей резиденции. Боскеты, статуи, садовый театр, птичник, голубятня, мраморный бассейн вызывали восхищение, наводя на мысли о существовании рая. Да, неплохо жил шерстяной король, совсем неплохо, ничуть не хуже короля в короне. Непрошенных же гостей он встретил по-простецки, лично, с отменнейшим радушием. Ни о чем не спрашивая, приказал подать обильный завтрак, сразу же поинтересовался, нет ли нужды в деньгах, а узнав о цели посещения, удивился и приказал немедленно будить своего врача, “этого жалкого соню, который, видно, забыл, что ранняя пташка хоть и клюет по зернышку, но обгаживает-таки к вечеру весь двор”. Лейб-медик явился, когда уже пили чай с бисквитами, макая их на английский манер в крепкий выдержанный портвейн. Это был плотный, с широким подбородком, уверенный в движениях человек, его ореховые, чуть навыкате, глаза светились тщательно скрываемым честолюбием.

— Что случилось, сударь? Открылась рана? — с порога спросил он шевалье, с удовольствием отдал должное салатам и паштетам, а когда узнал, с чем пожаловали гости, улыбнулся тонко, с вежливой иронией. — Ну конечно же, господа, моя лаборатория к вашим услугам.

Весь его вид как бы говорил: когда кобелю делать нечего, он…

— А я, господа, откланиваюсь — дела, — шерстяной король, отшвырнув салфетку, встал, раскатисто икнул, посмотрел на шевалье — Друг мой, если нужда какая… Милости прошу к нашему шалашу… Буду чрезвычайно рад. А вы, сударь, — он перевел взгляд на медика, и в голосе его послышалась скука, — как управитесь, ступайте-ка к моей жене, она в своем репертуаре, недомогает. Поставьте ей клизму, пустите, что ли, кровь. Главное, чтоб успокоилась…

Он вздохнул и пошел из зала — стричь то ли овец, то ли купоны. Сгорбленный, жалкий, совсем не похожий на короля, пусть даже и шерстяного.

А эскулап со вкусом допил кофе, съел ломтик пармезана для правильного пищеварения и с видом мученика, несущего свой крест, повел гостей в подвал, в лабораторию. Она впечатляла, и не только своими размерами. Это было царство фарфора, хрусталя и стекла, странная кухня с маленькими жаровнями, огромными печами, круто поднимающимися дымоходами, плавильными горнами и исполинскими сковородами. На деревянных, фарфоровых и стеклянных столах причудливо располагались штативы, пробирки, конические колбы, аллонжи, реторты, баллоны, агатовые ступки, фаянсовые тигли, градуированные пипетки, мензуры, бюретки, кюветы и один бог, вернее, черт знает, что еще. Все хрупкое, переливающееся, искрящееся в лучах ламп. Иллюзорно нереальное, если бы не стоившее кучу денег. Чувствовалось, что дела у лейб-медика идут неплохо…

— Итак, господа, я весь внимание, — сказал он, сел, терпеливо выслушал Бурова и сочувственно кивнул головой. — Думаю, сударь, вы не совсем правы. Ваши доводы хоть и оригинальны, но э… недостаточно корректны. Да, да, весьма утопично.

Черт бы подрал этих дилетантов. Этих праздношатающихся, не обремененных добродетелями бездельников. Они думают, что все так просто — стоит им только захотеть, и их высокородные имена будут навечно внесены в анналы науки… И черта собачьего этому, как его… графу де Бургу в химии? Это же надо такое придумать… Ну да, есть недавно открытый Вальтером Шеели зеленоватый тяжелый газ, в котором кролики и крысы дохнут, словно мухи <Речь идет о хлоре.>. Сомнений нет, он представляет собой пары некоего соединения элемента мурия, гипотеза о существовании которого была гениально выдвинута еще в прошлом веке. Да, да, соединения мурия, скорее всего, его соль и никак иначе. Во всяком случае, это не отдельный элемент. И чтобы он взаимодействовал со щелочью? Бред, бред. Этот самоуверенный де Бург с внешностью профессионального дуэлянта ничего не смыслит в химии. И сейчас самое время показать ему это.