— Увы, сударь, увы, не академик, всего лишь скромный профессор Этьен Лагранж. К вашим услугам, — толстячок грустно, вроде бы даже виновато улыбнулся и вдруг, увидев змею на скатерке, преобразился — бурно выразил восторг, изумление, радость, переходящую в ликование. — О, какой великолепный экземпляр! О, какая окраска! — Тут же прервавшись, он засопел, набычился и с укоризной, словно на смертельного врага, уставился на Бурова. — Какое варварство! Каким надо быть неандертальцем, изувером и троглодитом, чтобы так препарировать змею! Невиданно! Неслыханно! Поразительная небрежность — так испортить кожу. Теперь любой чучельник здесь бессилен. Ах, какой экземпляр! Ах, какой окрас!

— Вы слышали, мой друг, вам следовало действовать поосторожней, — с ухмылкой Буров посмотрел на шевалье, заговорщицки подмигнул и с удвоенной почтительностью повернулся к толстячку. — Так, значит, уважаемый профессор, рептилия вам знакома? Если не секрет, что это за порода?

— Весьма редкая, сударь, весьма. Кабинетной науке большей частью неизвестная, — Лагранж надул розовые щеки, приосанился и всем видом показал, как повезло его гостям, чудом встретившим на своем пути истинного ученого-практика. — Это радужная болотная гадюка, пожалуй, единственная из длиннозубых <У змей семейства аспидов — кобр, тайпанов, бунгарусов — передние ядовитые зубы относительно коротки. У гадюк и ямкоголовых — гремучих змей — зубы, наоборот, длинны.>обладающая гарантированной стопроцентной летальностью. Посвященные называют ее “змеей края радуги”. Поэтично, не правда ли? И где вам только, господа, удалось раздобыть такой замечательный экземпляр? Завидую вам белой завистью.

— Не надо. Примите в дар, — Буров взял скатерть за концы, сделал узелок, тряхнул и торжественно, с полупоклоном, вручил Лагранжу. — Владейте. Кстати, этот редкий экземпляр нам подкинули в постель. Ума не приложу, кто бы это мог сделать?

— О, какое утро! Какой подарок! Царский! — просиял толстячок и трепетно, словно дар божий, принял сверток. — Благодарю, господа, благодарю. Это так великодушно с вашей стороны. Гм, в самом деле, и кому только пришло в голову знакомить вас с радужной гадюкой? Здесь, в Париже? Ну, скажем, где-нибудь южнее, в Каире например, все было бы предельно ясно — вы чем-то не понравились людям из Рифаи, тайного общества змееводов-убийц. А здесь, на берегах Сены… Гм. — Он замолк, бережно развернул сверток и, уже на правах хозяина, принялся рассматривать подарок. — Какие мышцы! Какие формы! Какая великолепная игра природы! Совершенство, созданное для убийства. Не удивительно, что люди из Рифаи всем ядовитым змеям предпочитают этих. При помощи аэролитов — космических камней — приманивают их, дрессируют и превращают в страшное орудие своих преступных замыслов <Действительно, истолченные метеориты обладают странным свойством воздействия на змей. Этим пользуются заклинатели и уже упоминавшиеся североафриканские псиллы.>. А чтобы рептилии были злее и жалили всех подряд, их долго держат в неподвижности в вытянутом состоянии. В полной темноте, в деревянных футлярах. В результате их височные железы разбухают от яда и укус делается неотразимо летальным. Без разницы, куда — под кожу, или во внутримышечную клетчатку, или в просвет кровеносного сосуда. Итог всегда один, плачевный — requiescat in pace <Покойся с миром (лат. ).>.

— Так вы, я вижу, разбираетесь в ядах? — обрадовался Буров и придвинулся поближе, однако толстячок смешался, принялся отгребать назад.

— Только как любитель, господа, только как любитель. Чисто по-дилетантски. А вот по вопросам зоологии — прошу. Всегда к вашим услугам. Скромный, увы, пока профессор Этьен Мария Лагранж.

Вот так всегда у этой чертовой интеллигенции, что в восемнадцатом веке, что в двадцатом, — одни разговоры. Вербальный онанизм, ни к чему толком не ведущие словесные поллюции…

Ладно, оставили профессора любоваться гадюкой и подались к простому народу, в Оружейный квартал. Вице-пролетарии, слава труду, не подвели — работали не языком, руками. Гильзы и капсюльные колпачки были готовы, барабанный десятизарядный ствол, как и уговаривались, — наполовину. С ходу оценив точность и культуру сборки, Буров тут же заказал еще один, снял каморку с тисками и инструментом и ловко, словно заправский оружейник, принялся запрессовывать в капсюли ударный состав, тщательно отмеривать порох, возиться с гильзами и оправкой — сочетать компоненты в унитарный патрон. Очень мешала теснота, накрахмаленные манжеты и не в меру любознательный шевалье, однако дело спорилось и где-то к обеду завершилось. На первый взгляд успешно — сотня тупорылых, зловещего вида патронов выстроилась на столе. Калибр куда там сорок пятому, ручная запрессовка, толстостенные, не штампованные, выточенные гильзы. Только вот как стрелять они будут… И будут ли вообще… Ладно, завтра увидим.

— Вы, князь, прямо уникум, Леонардо да Винчи восемнадцатого века, — Анри осторожно взял патрон, восхищенно повертел его в пальцах, зачем-то понюхал и поставил на место. — Тот был тоже мастер на все руки и большой дока в военном деле. Только вы, к сожалению, не рисуете и, слава богу, не бугр <Леонардо да Винчи был настолько гомосексуален, что зрелище нормального полового акта вызывало у него рвотные спазмы.>. Если эта ваша барабанная фузея будет бить хотя бы на сто шагов, то придется с горечью констатировать — будущее за ней, а увы, не за шпагой. Кстати, все это хорошо, но мы будем сегодня есть или нет?

— Не надо было игнорировать свинину, мой друг, хотя сейчас, честно говоря, я умираю от жажды, — Буров улыбнулся, убрал патроны в карман и щедро расплатился с мастером. — Скажи-ка, уважаемый, где сейчас в Париже можно сделать арбалет?

— Арбалет? — старый, седой как лунь оружейник кашлянул, непонимающе прищурился, пожевал губами. — Вы, наверное, имеете в виду балестру <Вид арбалета, на обычной двойной тетиве которого устроен держатель для камня или пули. Применялся для охоты на птицу или мелкую живность, однако с появлением дробового патрона напрочь утратил актуальность. В описываемый период времени арбалеты как таковые еще имели какое-то значение лишь на море, во время абордажных схваток.>, ваша честь? Навряд ли кому-нибудь в наши дни придет в голову стрелять стрелами. Мне кажется, что еще живы мастера с улицы Малакэ, но дела их плохи. У них даже своего синдика <Старшина, избиравшийся для защиты интересов корпорации, которую он представлял.>нет. Попробуйте там, господа.

Он беззлобно усмехнулся, — вероятно, подумал: вот ведь бесятся с жиру богатые бездельники. То им надо сотню латунных стаканов, то верстак с инструментом подавай, а теперь они жить не могут без дурацкого, никому не нужного арбалета. Хотя бог с ними, платят — и ладно. К тому же хорошо платят.

— Вы слышали, мой друг, арбалеты-то нынче не в моде, — тихо промолвил Буров, когда они вышли на воздух. — А болты летают, да еще как. Это какой-то парадокс. И лично мне очень хочется познакомиться с оригиналом, чудом не подстрелившим нас. Так что предлагаю с обедом повременить. И мой вам совет: если Бернар будет раздавать мясо, не отказывайтесь. Лучше синица в желудке, чем журавль в небе.