— Мы говорим про заем. Деньгами сколько можешь? — снова поднялся из-за стола председатель.

— Продам овцу, понимаешь, вот и деньги. Пиши три сотни.

— Ну что ж, записывай, — повернулся Козлов к счетоводу.

Так и началось с Луканина, дом за домом. Кто двести пятьдесят рублей, кто двести или полтораста. И до нас дошел черед.

— Кузнецова Марья Григорьевна? — окликнул председатель.

— Да что вы ее трогаете, — вступилась тетя Аксинья Кузнецова. — Живет в чужом углу, что с нее взять!

Я стоял у самой двери, скрытый головами и спинами передних, но вдруг у меня вырвалось само собою:

— Сто пишите, сто!

— Это кто же там голос подает? — воззрился Козлов.

— Малый ее сказал, — пояснили. — Хозяин молодой.

— От горшка два вершка.

Кто-то толкнул меня слегка, кто-то шикнул: «Где ты их возьмешь, деньги-то?», но председатель тут как тут:

— А может, они взаймы у кого-нибудь попросят.

— Хватит болтать-то зам! — снова оборвала его тетя Аксинья. — Им бы самим дать взаймы, а вы — может, да поможет…

— А я работать пойду, — снова выкрикнул я, но не так уже громко, потому что и сам оробел, не представляя, какой из меня работник.

Я выскочил из правления, прибежал домой и похвастался матери. Услышав про заем, она только ахнула:

— А где же, малый, возьмем-то мы эту сотню? Душегрейку последнюю продать — и то никто не купит.

— В пастухи пойду, заработаю, — уверил я мать. — Займи у кого-нибудь, а потом отдадим.

— Ладно уж, раз все — так все, — согласилась она.

21 апреля.Первая военная весна припоздала, зато и разыгралась вовсю. На пятый день так прибыло воды, что глянули утром, а моста на речке как не бывало — до бревнышка снесло.

С нетерпением дожидаюсь, когда пройдет половодье, пообсохнет земля и выгонят деревенскую скотину. Но пастухов, оказывается, у нас наняли — двух эвакуированных из Ульяновского района, ребят по семнадцатому году. Выходит, не доверили мне. Остается надеяться на авось, на соседние деревни. Мать прослышала, что нет еще пастухов в Ушакове, а бабушка Улита пообещала узнать об этом в Гамове.

А пока Луканин пошел нам навстречу: разрешил собирать зерно возле риги, где оставалось оно неподметенным после зимней молотьбы. Мать то веником его сметает, то ползает на коленях, сгребая вместе с талым снегом. Я помогаю ей, потому что до сих пор она как следует не выздоровела. Мокрое зерно ношу к колхозной конюшне и рассыпаю по железной крыше, где солнце припекает так, что крыша нагревается вроде печки. Собрали уже пудов на десять, из которых после сушки должно выйти не меньше половины. Это все-таки хлеб, а то живем сейчас впроголодь: едим одну похлебку несоленую да картошками прикусываем тоже несолеными. Поешь, а через час опять охота. Даже капусты квашеной нет — стыдно стало матери просить ее у людей.

Скорее бы в пастухи!

24 апреля.Быстро, на глазах освобождается земля от последнего снега, торопится наверстать опоздание. И хотя солнце то светит, то скрывается, а все-таки пригревает, и ребята уже затеяли лапту посреди деревни, где просохло. Лучше всех играют Андрей Чумаков, Ванька Тимофеев да сестра его Нинка, Витька Гаврилов, Катя и Лена Антиповы, Маруська Бугорская в Шурка Черникова. А то в «войну» затеют. Но тут что-то плохо получается: никто не хочет, чтобы назвали его немцем, а все идут на сторону красных. Так и срывается военная игра.

25 апреля.С легким сердцем вышел я сегодня из дому и направился в Ушаково. Крик грачей, звон жаворонков, солнце, обливающее теплом раздетую, распахнутую навстречу ветру землю, — все это будоражило, пело во мне, отдаваясь звоном и гамом, хотелось взлететь выше жаворонка, кричать горластей грача. Меня не пугало, что скоро, через неделю, может, кину я кнут через плечо — длинный-предлинный, с тонким волосяным хвостиком, от которого хлопок бывает что твой ружейный выстрел, — да пойду за стадом по лугам, по полям.

Я даже забыл про то, как, бывало, в детстве проклинал тот день, когда наступал черед стеречь свою скотину. Утром подымут тебя вместе с солнцем, идешь босиком да только ноги подбираешь от ледяной росы. В жаркие полдни, когда коровы «зыкались», бегать приходилось до упаду, по-собачьи высунув язык. А если дождь обрушивался, то насквозь мокрехоньки оказывались пастухи, не говоря уж про осенние холодные дни, когда и вовсе дрыгали, как трясогузки. Но то было один-два дня. А каково же так от весны до зимы, изо дня в день, без всяких выходных? Но все это я забыл, представляя сейчас пастуха если не веселой птахой, порхающей над зеленым лугом, так, по крайней мере, человеком счастливым. Это потому, что можно заработать к осени пудов двадцать-тридцать хлеба да картошки воза три или четыре, и все тогда будут сыты — и младшие сестры с братом, и я с матерью. А что сейчас? Ни хлеба вволю, ни даже картошки. А уж мяса или там масла, яиц, сахара, — этой роскоши вот уже полгода не пробуем…