— Чего-то я хотел тебе сказать. Понимаешь. Как всякому смертному, мне кажется, что смерти нет. Ее просто невозможно вообразить. А она есть».

Валентин Катаев рассказывал, как навестил Булгакова незадолго до его смерти: «Он (Булгаков) сказал по своему обыкновению:

— Я стар и тяжело болен.

На этот раз он не шутил. Он был действительно смертельно болен и как врач хорошо это знал. У него было измученное землистое лицо. У меня сжалось сердце.

— К сожалению, я ничего не могу вам предложить, кроме этого, — сказал он и достал из-за окна бутылку холодной воды. Мы чокнулись и отпили по глотку. Он с достоинством нес свою бедность.

— Я скоро умру, — сказал он бесстрастно.

Я стал говорить то, что всегда говорят в таких случаях — убеждать, что он мнителен, что он ошибается.

— Я даже могу вам сказать, как это будет, — прервал он меня, не дослушав. — Я буду лежать в гробу, и, когда меня начнут выносить, произойдет вот что: так как лестница узкая, то мой гроб начнут поворачивать и правым углом он ударится в дверь Ромашова, который живет этажом ниже.

Все произошло именно так, как он предсказал. Угол его гроба ударился в дверь драматурга Бориса Ромашова…»

Булгаков умер 10 марта 1940 года.

Через 20 лет Елена Сергеевна писала о Михаиле Афанасьевиче: «Он умирал так же мужественно, как и жил… не всякий выбрал бы такой путь. Он мог бы, со своим невероятным талантом, жить абсолютно легкой жизнью, заслужить общее признание. Пользоваться всеми благами жизни. Но он был настоящий художник — правдивый, честный. Писать он мог только о том, что знал, во что верил. Уважение к нему всех знавших его или хотя бы только его творчество — безмерно. Для многих он был совестью. Утрата его для каждого, кто соприкасался с ним, — невозвратима».

Организацию гражданской панихиды и похорон взял на себя Литфонд Союза писателей с привлечением МХАТа и ГАБТа, последнего места работы Булгакова. 11 марта состоялась гражданская панихида в здании Союза советских писателей на Поварской улице.

В речи одного из руководителей МХАТа В. Г. Сахновского были такие слова: «… Художественный театр знает, что искусство сильнее смерти — и для нас Михаил Афанасьевич есть подлинный рыцарь искусства. Мы видим его для нас как художника сложного, острого, мудрого, доброго. И его утрата для нас, конечно, необыкновенно тяжела. Но мы не прощаемся с ним, не расстаемся…»

А в доме Булгакова, посреди безмолвного горя и страшной обыденности похорон, требовательно, словно из другого мира, зазвонил телефон. Подошел друг покойного, Сергей Ермолинский. Звонили из секретариата Сталина: «Правда ли, что умер товарищ Булгаков?» — «Да, он умер». На другом конце провода помолчали и положили трубку.

15 марта в «Литературной газете» появились фотография и некролог: «Умер Михаил Афанасьевич Булгаков — писатель очень большого таланта и блестящего мастерства…» Подпись была одна, коллективная — «Президиум Союза советских писателей».

Тогда же глава ССП А. Фадеев прислал Е. С. Булгаковой письмо, в котором были такие строки: «…Мне сразу стало ясно, что передо мной человек поразительного таланта, внутренне честный и принципиальный и очень умный — с ним, даже с тяжело больным, было интересно разговаривать, как редко бывает с кем. И люди политики, и люди литературы знают, что он — человек, не обременивший себя ни в творчестве, ни в жизни политической ложью, что его путь был искренен, органичен, а если в начале своего пути (а иногда и потом) он не все видел так, как оно было на самом деле, то в этом нет ничего удивительного. Хуже было бы, если бы он фальшивил».

Похоронили Булгакова на Новодевичьем кладбище неподалеку от могил Чехова и известных актеров МХАТа, на МХАТовском участке, среди вишневых деревьев в Старой части кладбища.

После смерти мужа Елена Сергеевна сделала почти невозможное. Ее великой заслугой является сохранение архива Булгакова — многие рукописи, хранившиеся в одном-единственном экземпляре, она успела перепечатать. Благодаря ее невероятной энергии после смерти Михаила Афанасьевича смогли увидеть свет многие до того неизданные его произведения — главным из которых является роман «Мастер и Маргарита».

Друг Булгакова Павел Попов, неоднократно слушавший в его чтении отдельные главы романа, но впервые прочитавший роман полностью уже после смерти писателя, в декабре 1940 года, написал Елене Сергеевне под свежим и острым впечатлением узнавания: «Ведь Маргарита… это Вы…»

Своего Мастера она пережила на тридцать лет. Тридцать лет нетерпеливого, страстного ожидания признания его таланта.

«Я знаю, я твердо знаю, — пишет Елена Сергеевна в письме к Николаю Булгакову в Париж, — что скоро весь мир будет знать это имя. Я делаю все, что только в моих силах, для того, чтобы не ушла ни одна строчка, написанная им, чтобы не осталась неизвестной его необыкновенная личность. Это — цель, смысл моей жизни. Я обещала ему многое перед смертью, и я верю, что я выполню все».