Катя медленно подошла и положила пакеты на стол.

— Да, — пробормотала она упавшим голосом, не глядя на рисунок. — Да, очень хорошо.

Вечер незаметно переходит в ночь. Резкий влажный ветер, дующий с залива, неровно, внезапными рывками раскачивает висящий на проволоке фонарь, и причудливые тени деревьев, качаясь, ложатся на мостовую.

Поздно. Редкие прохожие торопливо проходят мимо старинного дома, где на ступеньке у парадной стоит Катя, закутавшись с головой в свой клетчатый платок. Лицо ее печально, глаза уныло глядят из-под темного платка. Каждый раз, когда кто-нибудь появляется из-за угла, она оживляется и, вытягивая шею, всматривается в полутьму. Но нет, все чужие, ненужные, незнакомые люди. А вот эти двое, что вышли сейчас из-за угла, — это знакомые, но Катя тем более не хочет их видеть. И она отворачивается, делая вид что не замечает Женю и ее спутника, которые не спеша подходят к дому.

— Что, Катя, загулял твой майор? — спрашивает, смеясь, молодой человек.

Катя молчит, упорно глядя в сторону, и он, все еще смеясь, входит в парадную. Но Женя медлит, с насмешливой улыбкой наблюдая за Катей.

— А ты что думала! — говорит она весело. — Так он и будет твоего Сережку нянчить? Дура ты, дура! Нынче мужики в цене, не сомневайся, он себе поинтереснее занятие найдет, раньше утра теперь не жди.

Катя отвернулась. Глаза ее прищурены. Она упорно делает вид, что ничего не слышит.

Неторопливо подошла дворничиха, добродушная толстая женщина в белом переднике поверх старого ватника.

— Здравствуй, тетя Даша, — говорит Женя. — Что, дежуришь?

— Дежурю. Так теперь неудобно стало — одна на три дома, вот и броди тут целую ночь.

— А вот тебе Катя поможет, ей все равно сегодня до утра стоять. — И, звонко рассмеявшись, Женя вошла в парадную.

— Что, своего ждешь? — добродушно усмехнулась дворничиха. — Загулял?

Катя молча смотрит в сторону хмурым, злым взглядом.

Губы ее крепко сжаты, глаза блестят, как у кошки, из-под темного платка.

Дворничиха тоже ушла, и опять ни души на пустынной набережной.

Снег уже сошел, и шаги одинокого прохожего отчетливо слышны еще издалека. И, услыхав эти шаги, Катя внезапно встрепенулась. Лицо ее совершенно преобразилось — добрая, смущенная, счастливая улыбка мгновенно осветила его. Но вот она медленно гаснет, эта чудесная улыбка. Лицо девушки тускнеет, словно вянет на глазах.

Высокий военный, который вышел из-за угла и идет по направлению к ней широкими шагами, вовсе не тот, кого она ждет, только похож на него немножко. Он уже подходит к парадной, этот высокий человек в распахнутой шинели, в ушанке, сдвинутой набекрень. Он немного пьян и отлично настроен. Заметив Катю, он остановился.

— Кого ждешь, красотка? — говорит он весело. — Может, меня?

Катя отступила назад и с силой захлопнула дверь. Он расхохотался.

— Зря, зря, — проговорил он добродушно и, постояв немного, тихонько пошел дальше. Фонарь, раскачиваясь за его спиной, бросал ему под ноги пляшущую тень, которая казалась куда пьянее своего владельца.

Пусто. Но вот дверь парадной снова приотворилась. Теперь Катя уже не смотрит по сторонам. Она стоит, опустив голову, мрачно глядя себе под ноги. Потом, медленно повернувшись, исчезает в темноте парадной.

А в это время Воронов сидел задумавшись у накрытого белой скатертью стола напротив невысокого, толстого, бритоголового человека. Они уже поужинали. Тарелки и стаканы сдвинуты в сторону, и перед ними — раскрытая коробка папирос и пепельница, полная окурков.

Хозяин дома, одетый в клетчатую куртку, расстегнутый ворот которой позволяет видеть ослепительно белую рубашку, сидит, свободно откинувшись на спинку стула, и чуть прищуренными глазами, улыбаясь, смотрит на своего гостя.

Почувствовав этот ласковый взгляд, Воронов поднял голову и тоже улыбнулся.

В молодые годы они были друзьями. Потом жизнь разбросала их в разные стороны. Но каждый раз, встречаясь, они с удивлением замечали, что их взаимная привязанность не уменьшилась, но стала крепче, — может быть, потому, что те черты характера, которые каждый из них, возможно по контрасту, ценил в другом, с годами обозначились резче. Да еще, пожалуй, и потому, что теперь, кроме всего прочего, они любили друг в друге свою общую юность.

Об этом и думал сейчас Воронов, рассеянно разминая в пальцах давно потухшую папиросу.

— Ну вот, — проговорил он негромко, — вот и вспомнили старину. — Он вздохнул и потянулся. — Ну, мне пора. Здорово я засиделся.

— Нет, погоди, — возразил тот быстро. — Давай поговорим серьезно.

— А мы разве шутили до сих пор?

— Шутили не шутили, а ни до чего не договорились. Так, лирика. Какие же все-таки твои планы, Алеша? Так и будешь торчать на этом заводе, где они так по-хамски с тобой поступили?