— Я хочу только одного: поскорее умереть, — безучастным тоном ответил Шигалевич. — И не потому, что я не могу больше выносить эти муки. Я вынес бы все, чтобы жить. Я люблю жизнь. Но мне противно видеть вас и вам подобных. Это сильнее физической

боли. Не передать словами, как вы все мне противны. Я — ученый, но моему интеллекту недоступно, каким образом появляются такие люди.

Кирилл глубоко вздохнул, и решил перейти на вопросы по существу дела.

— Вы можете назвать людей, с которыми вы были знакомы в ЕАК?

Шигалевич пожал плечами.

— Я был знаком с Михоэлсом. Но даже на мертвого я не дам ложных показаний. Это был замечательный человек, выдающаяся личность.

— Кого еще вы знали в ЕАК?

— Фефера. Всех, кого вы арестовали.

— А кроме них?

— Кроме них? Вы знаете, кого кроме них.

— Шигалевич, — повысил голос Кирилл, глядя ему в глаза не мигая. — Запомните: я никого не знал, кроме некоторых из арестованных. Никого не знал. Понятно?

Искра понимания вспыхнула в глазах Шигалевича. Он уставился себе под ноги.

— Да, да. Я понимаю.

— Я постараюсь сделать для вас все, что могу, Арон Исакович.

— Тогда отправьте меня обратно в камеру.

— Подождите пять минут. Я сделаю последнюю запись.

В столовой во время обеденного перерыва к Кириллу подошел один из сотрудников МТБ, с которым у него последнее время начали складываться приятельские отношения. Работал тот в контрразведке и к следовательским делам не имел никакого отношения. Николай, так его звали, был старше Кирилла на четыре года, провел два года на фронте, был ранен, словом, у них было много общего, и им было о чем вспомнить. Улыбка, простодушная, беззаботная, шальная, не сходила с его лица, но опытным взглядом Кирилл видел далеко не простачка. «А кто не себе на уме в наши-то дни, — рассуждал Кирилл, — да еще в такой организации?»

— Не занято? — спросил Николай.

— Разумеется, нет. Присаживайся. Как жизнь?

Николай выдал одну из своих солнечных улыбок.

— Как в сказке. Чем дальше в лес, тем больше дров. А у тебя?

— У меня? Хотелось бы всегда радоваться, как ты. Ты что, проходил тренировку или от рождения такой?

— И то, и другое. Где-то я читал: лови момент и плюй на остальное. Такое мог придумать только тот, кто работает в нашем министерстве. Слышал я, с Абакумовым крепко обращаются. Да?

— Сегодня Абакумов, завтра — другой, — уклончиво ответил Кирилл.

— Вот, вот. Скоро вам работы подвалит. Между нами: ты в курсе дела, что происходит в Грузии? С мегрелами?

— Знаю кое-что, но никакого задания по этим делам не получал. А что?

— Мы невольно оказались вовлечены с другого конца. Занимаемся грузинской эмиграцией во Франции.

— Что там?

— Понимаешь. Начальство интересуется связями семейства Берии с эмигрантами. Если Берия будет замешан с двух концов, как мегрел и как имеющий косвенные связи с заграницей, здесь такое начнется. Гоглидзе — его человек. Я вот чешу репу; не возвращаются ли веселые времена?

— И сколько же лет ты чешешь репу? — с ехидцей спросил Кирилл. В ответ Николай искренне рассмеялся.

На этом разговор о текущих делах свернулся. Возвратившись к себе в кабинет, Кирилл впал в хмурое раздумье. Знает ли кто-нибудь или, может, догадывается о его связи с Берией? Почему подбираются к Берии? Кто может осмелиться на это, кроме Сталина? Тот факт, что Берия под подозрением, окончательно убедил Кирилла в том, что Берия стоит на стороне законности и потому окружен врагами, которые хотят его свалить. Что бы ни случилось, Кирилл решил остаться верным Берии. С ним справедливость в конце концов восторжествует. Возможно, прав Панин: придет новый царь, и грянут перемены.

Размышления его прервал начальник следственной части. Он с шумом распахнул дверь и лаконично приказал:

— Оставайтесь на месте. Не вызывайте никого на допрос. Ждите моих указаний.

Волна ужаса захлестнула сознание Кирилла, потом отступила, уступив место горестной обреченности. Хоть разумом он и понимал неизбежность этого, но все же надеялся, что конец не наступит так быстро.

Ждать долго не пришлось, в кабинет зашли трое. Один объявил ему приказ об аресте, двое быстро обыскали, сняли ремень и шнурки с ботинок, изъяли содержимое карманов и повели по коридорам. Потом запустили в камеру, воздух в которой был пропитан вонью параши, махорки и протухшей кислой капусты, и с лязгом захлопнули дверь.

Камера была пуста. На двухъярусной койке лежали тонкие матрацы, поверх них грубые, колючие одеяла. Кирилл лег на нижнюю койку и закрыл глаза, прислушиваясь к шорохам и звукам, нарушавшим тюремную тишину.

Только через неделю его повели на допрос. Кирилл ожидал встретить по другую сторону стола кого-нибудь из знакомых, однако, ему показалось, что этого следователя он раньше не встречал. Очевидно, из новых, которых отбирали специалисты вроде Рюмина. Следователь, лет тридцати пяти, весь налитый злобой и ненавистью, встретил Кирилла с выражением садистской радости на лице. На лбу обозначились две вертикальные морщины, в глазах промелькнула искра, а челюсть отвисла, как будто он хотел сказать: «Вот это сюрприз! Не ожидал я тебя увидеть дружок». Но на подобные разговоры отвлекаться не стал, а сразу приступил к делу.