В ответ на все предположения Дэвид только пожимал плечами, словно разговор на эту тему не был ему интересен. Он сделал туманное замечание относительно того, что Таламаска может целый век обходиться без Верховного главы – такая там хорошая дисциплина, крепкие традиции и преданные члены. Потом он отправился рыться в книгах и купил дешевое издание «Фауста» Гёте в английском переводе. В одиночестве он пошел поужинать в маленький индонезийский ресторан, положил перед собой «Фауста» и принялся листать страницу за страницей, одновременно поглощая свою обильно приправленную специями трапезу.

Пока он работал ножом и вилкой, я вернулся в магазин и купил экземпляр той же самой книги. Ну и странное произведение!

Не могу сказать, что я его понял или что я понял, зачем Дэвид его читал. Мысль о том, что причина может лежать на поверхности, привела меня в смятение, и я сразу же ее отверг.

Тем не менее книга мне нравилась, особенно конец, где Фауст, естественно, отправляется на Небеса. Не думаю, что более старые легенды заканчивались так же. Фауст всегда отправлялся в ад. Я списал это на счет романтического оптимизма Гёте, а также того факта, что Гёте создавал финал своего творения уже в глубокой старости. Произведения стариков всегда очень сильны и интересны, они заслуживают глубокого анализа, тем более что очень многих творческая энергия оставляет еще до наступления старости.

Дэвид исчез за дверью Таламаски почти перед рассветом, и оставшееся время я бродил по городу в одиночестве. Мне хотелось лучше узнать и изучить Амстердам, потому что Дэвид его знал, потому что этот город был частью его жизни.

Я забрел в огромный Государственный музей, внимательно осмотрел картины Рембрандта, которого всегда любил. Словно вор, я прокрался в дом Рембрандта на Йоденбрестраат – в дневные часы он превращался в маленький храм, открытый для посещения. Я прогулялся по многочисленным узким переулкам, ощущая ауру старых времен. Амстердам – восхитительное место, куда стекается молодежь со всех концов новой, единой Европы, город, который никогда не спит.

Возможно, я бы никогда не появился здесь, если бы не Дэвид. Прежде этот город не воспламенял мое воображение. Теперь же я обнаружил, что жить здесь очень приятно, особенно для вампира, потому что по ночам на улице всегда полно народа. Но прежде всего я, конечно же, хотел увидеться с Дэвидом и понимал, что не смогу уехать, не обменявшись с ним хоть несколькими словами.

Наконец, через неделю после моего прибытия, сразу после захода солнца я обнаружил Дэвида в безлюдном Государственном музее – он сидел на скамейке перед великой работой Рембрандта – портретом старейшин суконного цеха.

Неужели Дэвид каким-то образом узнал, что я побывал здесь? Невероятно, но это был он.

Из разговора со сторожем, который только что отошел от Дэвида, выяснилось, что его почтенный орден замшелых мастеров лезть в чужие дела вносит огромный вклад в развитие искусства в тех городах, где имеет постоянные филиалы. Поэтому членам ордена несложно получить доступ в музеи и посмотреть их сокровища тогда, когда остальным вход сюда запрещен.

Подумать только, а я вынужден проникать в такие места словно мелкий воришка!

Когда я появился перед ним, в мраморных залах с высокими потолками царила полная тишина. Он сидел на длинной деревянной скамейке, равнодушно держа в правой руке свой теперь уже весьма потрепанный и полный закладок экземпляр «Фауста».

Он напряженно смотрел на картину, на которой были изображены несколько добропорядочных голландцев, собравшихся у стола, чтобы, без сомнения, обсудить торговые дела; однако они спокойно взирали на зрителя из-под широкополых черных шляп. Вряд ли мои слова способны в полной мере передать впечатление от этой картины. Их лица изысканно прекрасны, исполнены мудрости, мягкости и почти ангельского терпения. Откровенно говоря, эти персонажи картины больше похожи на ангелов, чем на обычных людей.

Казалось, они владеют некой великой тайной, и если бы все остальные узнали эту тайну, на свете не было бы больше ни войн, ни зла, ни порока. И как такие люди в семнадцатом веке стали членами амстердамского суконного цеха? Но я забегаю вперед…

Увидев, как я медленно и безмолвно выплываю из тени и приближаюсь к нему, Дэвид вздрогнул. Я сел рядом с ним на скамейку.

Я был одет как бродяга, потому что так и не обзавелся в Амстердаме настоящим жильем, а волосы мои растрепались от ветра.

Я долго сидел неподвижно, намеренно открывая ему свои мысли, давая знать, как меня волнует его благополучие и как я старался ради него самого оставить его в покое.

Сердце Дэвида билось быстро, а лицо, когда я повернулся к нему, искренне выражало безграничную теплоту.

Он протянул правую руку и сжал мое плечо.

– Я, как всегда, рад тебя видеть, очень рад.

– Да, но я причинил тебе вред. И знаю об этом. – Я не хотел говорить, что следил за ним, что подслушал его разговор со старым приятелем, или же обсуждать то, что видел теперь своими глазами.