Джеймс испустил глубокий рев. Он наклонил голову, как слепой бык, готовый к нападению. Увидев, как его руки сжимаются в кулаки, я исполнился отчаяния.

– Сдавайся, Джеймс, – крикнул Дэвид.

И когда тварь разразилась потоком проклятий, я еще раз бросился на него, движимый в равной степени как мужеством и смертной волей, так и паникой. Воду рассек первый горячий солнечный луч! Господи, сейчас или никогда, и отступать нельзя. Нельзя. Я столкнулся с ним в полную силу, проник в него, почувствовав удар парализующего электрического разряда, и лишился способности видеть; меня засасывало внутрь, в темноту, все ниже и ниже, словно гигантским пылесосом, и я закричал:

– Да, в него, в меня! Да, в мое тело! – И уставился прямо на вспышку золотого света.

Боль в глазах была невыносимой. Как жара в пустыне Гоби. Великое, конечное адское пламя. Но у меня получилось! Я попал в свое тело! А пламя – это восходящее солнце, опаляющее мое дорогое, бесценное сверхъестественное лицо и руки.

– Дэвид, мы победили! – заорал я, и слова выскочили из моего рта на безумной громкости. Я вскочил с пола, на который упал, вновь обретая всю свою восхитительную, великолепную быстроту и силу. Я вслепую кинулся к двери и в последний момент заметил свое бывшее смертное тело, на четвереньках карабкающееся к ступенькам.

Комната буквально разрывалась от жары и света, когда я выбрался в коридор. Мне нельзя было оставаться там ни секундой дольше, пусть даже я и услышал оглушающий выстрел, произведенный из мощного револьвера.

– Да поможет тебе Бог, Дэвид, – прошептал я. В мгновение ока я уже стоял у подножия первого лестничного пролета. Благодарение небу, в коридор не проникал солнечный свет, но мои знакомые сильные конечности уже слабели. Когда раздался второй выстрел, я уже перепрыгнул через перила лестницы А и бросился вниз, на пятую палубу, на ковер… и побежал.

Еще один выстрел я услышал перед тем, как попасть в каюту. Но он был такой слабый! Темная, загорелая рука, ухватившаяся за дверь, оказалась почти не в состоянии повернуть ручку. По моему телу снова побежали мурашки от холода, такие же, как во время прогулки по джорджтаунскому снегу. Но я толкнул дверь, она открылась, и я упал на колени – уже внутри комнаты. Пусть даже я потеряю сознание, от солнца я в безопасности.

Последним усилием воли я захлопнул дверь, втолкнул на место открытый сундук и свалился в него. Потом пришлось приложить все силы, чтобы потянуться за крышкой. Когда я услышал, что она закрылась, я уже ничего не чувствовал. Я лежал без движения, и с моих губ сорвался неровный вздох.

– Да поможет тебе Бог, Дэвид, – прошептал я. Зачем он стрелял? Зачем? И зачем было столько раз стрелять из этого большого, мощного оружия? И как мог весь мир не услышать этот шумный, большой револьвер?

Но никакая сила на земле не властна была дать мне возможность ему помочь. У меня закрывались глаза. А затем я поплыл в глубоком бархатном мраке, которого не знал с момента роковой встречи в Джорджтауне. Все завершилось, все было кончено. Я снова стал Вампиром Лестатом, а все остальное – ерунда. Все вообще.

Кажется, мои губы еще раз сложились в слово «Дэвид», как при молитве.

Не успев проснуться, я почувствовал, что ни Дэвида, ни Джеймса на пароходе нет. Не могу точно сказать, откуда я это знал. Знал, и все.

Кое-как расправив одежду и позволив себе насладиться несколькими мгновениями головокружительного счастья, смотрясь в зеркало и разминая мои чудесные пальцы рук и ног, я пошел убедиться, что их обоих нет на борту. Джеймса я и не надеялся найти. Но Дэвид. Что случилось с Дэвидом после выстрелов?

Три пули наверняка убили бы Джеймса! И, конечно, все это произошло в моей каюте – я, кстати, нашел свой паспорт на имя Джейсона Гамильтона, заботливо припрятанный в кармане, – так что я проследовал к сигнальной палубе в высшей степени осторожно.

Там повсюду бегали стюарды, разнося вечерние коктейли и убирая комнаты тех, кто уже отправился на ночные приключения. Я воспользовался всем своим мастерством, чтобы быстро проскочить по проходу в апартаменты Королевы Виктории, оставшись незамеченным.

В каюте явно навели порядок. Черный лакированный рундук, который Джеймс использовал в качестве гроба, был закрыт, покрывало на нем – разглажено. Разгромленный, разбитый столик у кровати убрали, но на стене осталась царапина.

Крови на ковре не было. И вообще не было никаких улик, указывающих на то, что здесь произошла страшная схватка. И сквозь стеклянные окна веранды я увидел, что мы двигаемся из гавани Барбадоса в открытое море под великолепной, сияющей завесой сумерек.

Я на минуту шагнул на веранду, просто посмотреть на безграничную ночь и по-новому порадоваться своему истинно вампирскому зрению. На далеких блестящих берегах я видел миллионы деталей, недоступных смертному взору. Я так разволновался, ощущая прежнюю физическую легкость, гибкость, грациозность, что мне захотелось танцевать. Неплохо было бы пройтись в чечетке с одного борта парохода на другой, щелкая пальцами и распевая песни.