Он стоял перед огнем и все еще рассматривал меня. Потом тоже сел, вынул пробку из хрустального графина, наполнил бокал и поднял его в знак приветствия.

Сделав большой глоток, он слегка вздрогнул, когда жидкость обожгла горло.

Внезапно я живо припомнил это ощущение. Вспомнил, как лежал на сеновале амбара в родной Франции и точно так же, с точно такой же гримасой, пил коньяк, а мой смертный друг и любовник Ники жадно выхватывал у меня из рук бутылку.

– Вижу, ты пришел в себя, – слегка понизив голос, с неожиданной теплотой произнес Дэвид. Он откинулся в кресле, поставив бокал на правый подлокотник. Он держался с большим достоинством, хотя и намного непринужденнее, чем обычно. Густые волнистые волосы приобрели благородный темно-серый оттенок.

– Я действительно похож на себя?

– У тебя озорные искорки в глазах, – едва слышно ответил он, не отводя от меня пристального взгляда. – А легкая улыбка на губах исчезает, только когда ты начинаешь говорить, да и то не больше чем на секунду. Но кожа удивительным образом изменилась. Надеюсь, ты не испытываешь боли. Скажи, тебе ведь не больно?

Я сделал пренебрежительный жест. Мне было слышно, как бьется его сердце. Чуть-чуть слабее, чем в Амстердаме, то и дело сбиваясь с ритма.

– Надолго ли твоя кожа останется такой темной? – спросил он.

– Наверное, на многие годы – кто-то из древних, кажется, так говорил. Разве я не писал об этом в «Царице Проклятых»? – Я подумал о Мариусе и о том, как он сердит на меня. Он явно не одобрит мой поступок.

– Это была рыжеволосая Маарет, одна из древнейших, – сказал Дэвид. – В твоей книге она утверждает, что сделала то же самое просто для того, чтобы у нее потемнела кожа.

– Удивительное мужество! – шепотом воскликнул я. – А ведь ты не веришь в ее существование! Хотя я сейчас сижу прямо перед тобой.

– О нет, верю. Конечно верю. Я верю каждому написанному тобой слову. Но тебя я знаю! Расскажи мне – что конкретно произошло в пустыне? Ты действительно думал, что умрешь?

– Тебе непременно нужно спросить об этом с места в карьер, – вздохнул я. – Хорошо, не могу утверждать, что я действительно так думал. Наверное, я играл в свои обычные игры. Клянусь Богом, я не лгу остальным. Но себе я лгу. Я не думаю, что вообще могу умереть, – во всяком случае, не представляю себе, каким образом это сделать.

Он издал долгий вздох.

– А вот почему не боишься умереть ты, Дэвид? Нет, я не собираюсь мучить тебя своим обычным предложением. Однако для меня это поистине непостижимая загадка. Ты действительно искренне не боишься смерти, и я этого не понимаю. Потому что угроза смерти для тебя вполне реальна.

Были ли у него сомнения? Он ответил не сразу. Но я видел, что он получил богатую пищу для размышлений. Я почти слышал, как работает его мозг, хотя, конечно же, не слышал его мыслей.

– Почему «Фауст», Дэвид? Неужели я Мефистофель? А ты – Фауст?

Он покачал головой.

– Может быть, я и Фауст, – сказал он наконец, сделав еще один глоток виски, – но ты уж точно не дьявол. – Он вздохнул.

– Но я все тебе испортил, да? Я понял это в Амстердаме. Ты бываешь в Обители только по необходимости. Я не свожу тебя с ума, но очень плохо на тебя влияю, правда?

И снова он не ответил. Он смотрел на меня большими выпуклыми черными глазами и, видимо, тщательно обдумывал вопрос. Глубокие морщины на лбу, в уголках глаз и рта только подчеркивали сердечное и открытое выражение лица. В нем не было ни тени угрюмости, но таившаяся в глубине души неудовлетворенность и размышления над прожитой долгой жизнью оставили свой след.

– Так или иначе, это должно было произойти, Лестат, – в конце концов заговорил он. – По целому ряду причин я больше не могу с прежним успехом исполнять обязанности Верховного главы ордена. Уверен, такой исход дела был практически неизбежен.

– Объясни. Я считал, что ты составляешь часть самого ядра ордена и что в нем вся твоя жизнь.

Он покачал головой.

– Я никогда не был типичным кандидатом в Таламаску. Тебе известно, какой была моя молодость в Индии, и я мог бы прожить так до конца своих дней. Я не ученый в обычном смысле этого слова, и никогда им не был. Тем не менее я действительно в чем-то сродни Фаусту: я стар, и мне не удалось разгадать тайны мироздания. Ни в коей мере! А в молодости мне казалось, что удалось. В первый раз, когда мне было… видение. В первый раз, когда я познакомился с ведьмой, в первый раз, когда я услышал голос духа, в первый раз, когда я вызвал духа и заставил его исполнить мой приказ… Я думал, что познал все! Но это ерунда. Это все земные реалии… земные тайны… Или тайны, которых мне никогда не постичь, ни за что.

Он сделал паузу, словно хотел добавить что-то еще, нечто конкретное и важное. Но вместо этого поднял бокал и почти рассеянно осушил его, на сей раз без гримасы, которая, очевидно, сопровождала лишь самый первый глоток вечера. Он непонимающе взглянул на бокал и вновь наполнил его из графина.

Невозможность прочесть его мысли выводила меня из равновесия, равно как и тот факт, что его слова не давали мне ни малейшего намека на то, что происходило у него в голове.

– Знаешь, почему я стал членом Таламаски? Исследования здесь абсолютно ни при чем. Я никогда не мечтал о том, чтобы заточить себя в стенах Обители, одолевать горы бумаг, заносить сведения в компьютер и рассылать факсы по всему миру. Вовсе нет. Все началось с очередной охотничьей экспедиции, с новых рубежей, как говорится, с путешествия в далекую Бразилию. Именно там, на узких извилистых улочках старого Рио, я столкнулся с проявлениями оккультизма, и встреча с ними оказалась ничуть не менее захватывающей и опасной, чем охота на тигра. Вот что влекло меня – опасность. И даже не представляю себе, как я оказался настолько далеко от нее.