– А я и не понял… – Сокол выразительно коснулся пальцами подбородка.

– Жаль.

– Меня тогда убить могли.

– Извини, но это не мои проблемы. Здесь каждый за себя. Особенно когда ты сам по себе.

– Я тебя понимаю… Удар у тебя тяжелый.

– Тем и живу.

– Ты живешь, а кто-то уже на том свете.

– Это ты о чем? – напрягся Глеб.

– Захлебнешься сейчас, – усмехнулся «смотрящий».

– Не понял.

– Слюной захлебнешься… Угощайся. – Сокол щелкнул пальцем по тарелке с колбасой.

Но Глеб этого как бы не заметил. Он не собака, чтобы подбирать брошенную кость.

– Ты что-то там про тот свет сказал, – напомнил он.

– Слышал я, Густав к тебе клинья подбивал. Меня заказать хотел?

– Хотел, – не стал скрывать Глеб.

– Говорят, ему помогли на нож сесть…

– Да нет, сам он.

– Я ведь могу подумать, что ты принял заказ. – Взгляд у Сокола затяжелел, усилился до грозового ветра.

– Я не киллер, чтобы заказы принимать, – выдержал этот взгляд Глеб. – Я Густаву так и сказал. А он не понял, начал мне угрожать.

– Чем?

– А тем, чем на крючок можно взять… Завтра он бы еще мне заказ сделал… Я человек мирный, никого не трогаю, и меня не надо трогать. А Густав тронул…

– И Вагон хотел по тебе проехаться, было такое?

– Пустой разговор, – покачал головой Глеб.

– Да нет, не пустой… Ты все правильно делаешь, парень. Нельзя оставлять врагов за спиной… Я вот в свое время оставил… Это я про Густава… – Сокол поставил перед Глебом пустой стакан, наполнил его. И о себе позаботился. – Выручил ты меня очень, старик. Очень выручил.

– Плевать я на тебя хотел, – покачал головой Глеб. – Я о себе думаю. Только о себе.

– И тем не менее… У меня к тебе претензий нет. Может, у тебя что-то ко мне есть?

– Ну если у тебя ко мне претензий нет, то без вопросов.

– Дружбу я тебе не предлагаю, но выпить с тобой хочу, – покровительственно улыбнулся Сокол.

Глеб кивнул, поднял стакан, они молча чокнулись, выпили. Вино дешевое, крепленое, на воле он бы и пить такое не стал, но сейчас это пойло показалось ему напитком богов. И колбаса была невероятно вкусной – Глеб едва сдержался, чтобы не сунуть в рот сразу несколько кусочков.

– Ты ешь, ешь, – поощрил его Сокол. – Я знаю, как в изоляторе кормят.

– Не кормят, – ухмыльнулся Глеб, неторопливо наложил колбасный кружок на кусочек сыра и неспешно сунул все в рот.

– Вот и я о том же… Нехорошо меня здесь встретили.

– Нехорошо.

– Мы с Густавом когда-то вместе начинали. В Москву приехали, рэкет, «крыши», все дела. Я в бизнес ушел, а он так и остался животным… – пренебрежительно усмехнулся «смотрящий». – Мы ведь с ним друзьями когда-то были, а он бизнес у меня отобрать захотел. Пришлось бодаться… Моя взяла. Моя всегда берет, а он этого не понял. Прессовать меня здесь стал…

– Он тебя прессанул, а твоя снова взяла, да? – проговорил Глеб, еле ворочая затяжелевшим языком.

– Как обычно, – торжествующе улыбнулся Сокол.

– С чем тебя и поздравляю!..

«Смотрящий» откупорил вторую бутылку, но Глеб ладонью накрыл свой бокал. Нельзя ему больше, а то ведь и скопытиться можно после штрафной голодухи.

– Тебе чего от меня надо, Юра? – жестко спросил он. – Если кого-то «замочить», то это не ко мне, я в эти игры не играю. А если будешь настаивать… – Глеб запнулся и выразительно посмотрел на Сокола.

И тот все понял.

– Не буду я настаивать, – покачал он головой.

– А зачем тогда звал?

– Хотел посмотреть, что ты за человек.

– Ну и?..

– Ну мы же пьем вместе. С фуфлом я бы пить не стал.

– Ты правильный мужик, Юра…

Глеб поднялся, сжал кулак и протянул его Соколу. Тот ответил ему тем же, и их кулаки соприкоснулись в дружеском жесте. Только дружбы между ними не будет. Глебу это не надо, да и тому здесь «шестерки» нужны, а не друзья.

– Бывай, брат!

Глеб вышел из комнаты отдыха, добрел до своей койки. Засыпая, он думал, что завтра его снова закроют в «ШИЗО». Но нет, утром после завтрака он отправился на работы, в промышленную зону, к своим ненавистным бревнам.

Никто его больше не донимал – ни «кум», ни доморощенная блатота. Но с каторжной работы его не перевели. И долгосрочных свиданий не будет до конца срока. Но ведь не так уж и много осталось, год всего и четыре месяца.

Год и четыре месяца осталось, без права на досрочное освобождение. Ничего, он все стерпит. И вернется домой. Чтобы начать новую жизнь.