Начальники, которых Хунъу посылал на границу наблюдать за строительством фортов, становились болезненно одержимы выполнением возложенных на них задач, стремясь не вызвать нареканий со стороны своего взыскательного правителя. Легенды повествуют о страхах генерала, посланного строить стену высотой шесть метров и длиной семьсот вокруг Цзяюйгуаня. Он старался уложиться во временной график и смету расходов, изначально представленные императору, и таким образом избежать ужасного наказания. Его триумф, когда он все успешно закончил, удостоверен кирпичом — единственным кирпичом, оставшимся от строительных материалов, запрошенных им перед началом строительства. Легендарный кирпич уложен на одном из скатов форта.

Уверенный военный старт, данный династии Хунъу, духовно продолжил его сын Юнлэ, лично водивший войска в глубь монгольской территории. Однако Юнлэ критическим образом подорвал оборонительные возможности династии Мин, выведя гарнизоны из семи из имевшихся восьми фортов, возведенных в степи его отцом, и оставил войска только в Кайпине, расположенном к северу от новой столицы, Пекина. Да и этот гарнизон был отведен через шесть лет после его смерти. Создание столь великолепной столицы в непосредственной близости к степи, затем отказ от военных объектов, необходимых для поддержания безопасного, динамичного присутствия в степи, сделали Пекин очевидной мишенью для монгольских грабителей и вынудили императоров поздней династии Мин вернуться к последнему средству, к опустошающей казну политике статичной обороны — стеностроительству.

Перенеся столицу в досягаемое для ударов монголов место, Юнлэ хоть и создал геополитическую основу, на которой позднее придется строить тысячи километров минских пограничных стен, к тому, что стена появилась в известном сегодня виде, привели действия трех других деятелей. Это были бездарный молодой человек, ставший в 143(3 году китайским императором, алчный евнух и амбициозный, обладавший харизмой монгол. Никто из них троих никогда в жизни не брал в руки лопату и не поднимал кирпича, но противоречия, возникшие между ними в 1449 году, исключили всякую возможность плодотворного дипломатического диалога между двумя сторонами, толкнув китайцев к упрямому изоляционизму, а монголов — к продолжению агрессивной линии.

В 1448 году к Пекину подошел двухтысячный отряд монголов. Цель их миссии, по всей видимости, была мирной: они прибыли для участия в общепринятом в минском Китае дипломатическом событии — масштабном, тщательно разработанном представлении Минской даннической системы. Монголы питали большие надежды на получение прибыли. С тех пор как данническую систему — в чьих рамках иностранцы якобы подчиняли себя китайскому императору подношением подарков и выполнением предписанных ритуалов, демонстрировавших вассальную зависимость, — ввели в норму в период династии Хань, экономически она работала в ущерб Китаю. Китайцы сохраняли «лицо» и получали подтверждение своему китаецентристскому мировоззрению; некитайцы фактически получали деньги, а также китайские товары первой необходимости и предметы роскоши по бросовым ценам в обмен на несколько поклонов и небольшое количество своих товаров.

К 1448 году минская данническая система финансировалась не так щедро, как прежде, однако рассказы о богатствах, предлагаемых лишь тем, кто был готов коснуться лбом земли перед китайским Сыном Неба в прошлые десятилетия, продолжали ходить. Путевые записки персидского посольства, которому посчастливилось присутствовать в Пекине в 1421 году во время презентации новой столицы, полны описаниями щедрых банкетов — видимо, неистощимы были запасы «гусей, дичи, жареного мяса, свежих и сушеных фруктов», «фундука, жожоба, грецких орехов, очищенных каштанов, лимонов, маринованных чеснока и лука». Изобилие еды запивалось «различными пьянящими напитками». Самым великолепным из всех был пир из тысячи блюд, во время которого императорская еда готовилась за стеной-ширмой из желтого атласа и вносилась под аккомпанемент оркестра, сопровождавшийся вращением церемониальных зонтов и зрелищным выступлением акробатов. После того как было совершено необходимое число (восемь) поклонов, посольству выделили подарки: только на одного султана пришлось восемь мешков серебра, три комплекта королевских халатов с украшениями, двадцать четыре комплекта нижних одежд, больше девяноста соколов, два коня, сотня стрел, пять копий и пять тысяч бумажных денег. После каждого банкета путешественники отдыхали в роскошных условиях: на парчовых подушках, коврах и подстилках, а прислуживали им «девушки замечательной красоты». Монгольское посольство, должно быть, исходило слюной от такой перспективы.

Однако за декоративной атласной стеной даннических отношений — учебный курс китайских церемоний, обязательный для «варварских» посольств, императорские процессии, коутоу, оркестры, акробаты, пиры и обмен подарками — между монголами и китайцами уже несколько лет нарастала напряженность. Ни одна из сторон не считала, что данническая система давала то, что нужно. Монголам выгоды от посольств с данью начинали казаться ничтожными. Несомненно, их ожидания подогревались воспоминаниями о богатых дарах, подносившихся во времена Юнлэ, и к 1439 году монголы уже роптали: подарки в рамках даннической системы стали значительно скромнее, чем прежде. Для китайцев подобные жалобы выглядели просто жадностью и казались недостойными — неуместными для вассала, который должен покорно благодарить за любые китайские крохи, упавшие со стола Сына Неба. Монгольская политика между тем противостояла любым попыткам достичь соглашения относительно размеров дани. В 1430-х годах монгольские племена впервые после краха монгольской власти в Китае объединились под началом одного вождя, Эсэна. Спустя десять лет Эсэн контролировал огромную территорию, протянувшуюся межу Синьцзяном и Кореей. Единство выдвинуло перед монгольским владыкой серьезные экономические требования. Чтобы удовлетворять возникший конгломерат степных народов и сохранять их единство под своей рукой, Эсэн должен был дать им материальные стимулы. Учитывая относительную нехватку в Монголии пятнадцатого столетия ресурсов, потребность в масштабных поставках китайских товаров большей частью честным и мирным путем через данническую систему стала довлеющей.

Довольно скоро Эсэн начал каждый год посылать в Китай даннические миссии якобы на поклон к китайцам, но на самом деле рассчитывая получить китайские товары — в том числе и первой необходимости, вроде одежды и зерна, — в обмен на определенную степень покорности со своей стороны и на такие богатства степи, как лошади и меха (в 1446 году данническая миссия Эсэна привезла в Китай, помимо прочего, сто тридцать тысяч беличьих шкурок). Очень скоро китайцы почувствовали, что Эсэн извлекает выгоду из даннической карусели. Во-первых, он привозил в Китай огромное количество степных товаров, таким образом оказывая на китайцев давление, чтобы они взамен предлагали все более многочисленные дары. К 1446 году китайское правительство отказывалось принимать тысячи шкур животных. Во-вторых, одной из крупнейших статей косвенных расходов даннической системы для китайцев была организация развлечений — банкетов, дневных рационов, размещения — для посольств. Чем крупнее миссия и чем дольше она остается в стране, тем больше должно быть ее денежное содержание. К 1430-м годам китайцы уже сильно подозревали, что монголы пользуются их гостеприимством в своих целях: короче говоря, в рамках даннической системы варвары начали мошенничать за счет китайцев. Еще в 1424 году династическая хроника сетовала: «Варвары так горят желанием получить прибыль, что ни месяца не проходит без того, чтобы кто-то не появлялся с данью, а солдаты и простолюдины… должны сопровождать их и прислуживать». В 1437 году произошел вопиющий случай с одним посольством с северо-востока: было отправлено около сорока человек в качестве сопровождающих лиц всего для пяти предназначенных в качестве дани коней. До 1440-х годов монгольские ежегодные миссии включали в себя не более нескольких сотен человек. Однако с 1442 по 1448 год Эсэн посылал в среднем по тысяче человек в год, каждый из которых нуждался в еде и награде, при этом многие из них — по мнению китайских чиновников — вели себя нечестно и привозили дань плохого качества.

Взаимные подозрения резко усилились в 1448 году, когда посольство из двух тысяч человек заявило о наличии дополнительной несуществующей тысячи человек, с тем чтобы выудить у закусивших удила китайцев больше подарков. Обнаружение мошенничества дало минскому двору идеальный предлог для сокращения квоты подарков на восемьдесят процентов. Разозлившись еще сильней из-за возникшего недопонимания, в результате которого ему якобы пообещали, будто его сыну разрешат посредством брака породниться с китайской императорской семьей, Эсэн послал войска против районов Китая к северо-западу и северо-востоку от Пекина.