– Поговорим после, – сказала она. – А теперь пойдем к огню – я просто с ног валюсь от усталости. Эван, ты не заваришь своего чудесного чая?

– Я принес киву, – быстро сказал Колль. – Три бутылки, которые выменял на песню. Подогреть одну?

– Отлично! – отозвалась Марис и пошла к шкафчику, где хранились тяжелые глиняные кружки, но остановилась, заметив в углу детскую фигурку.

– Бари? – с удивлением спросила Марис.

Девочка подошла к ней, застенчиво опустив голову и поглядывая исподлобья.

– Бари! – повторила она ласково. – Я твоя тетя Марис! – Она нагнулась, нежно обняла девочку, а потом отстранилась, чтобы лучше ее рассмотреть. – Ты меня, конечно, не помнишь. Когда я видела тебя в последний раз, ты была не больше птички-землекопа.

– Мой отец поет о тебе, – сказала Бари звонким как колокольчик голосом.

– И ты тоже поешь? – спросила Марис.

Бари неловко пожала плечами и уставилась в пол.

– Иногда, – пробормотала она смущенно.

Бари была худенькой, тоненькой девочкой лет восьми с пушистыми, коротко подстриженными каштановыми волосами, прилегающими к ее голове, точно шапочка, и обрамлявшими лицо сердечком с большими серыми глазами. На ней была стянутая поясом шерстяная туника поверх кожаных брюк – точь-в-точь как у ее отца. С шейки свисал кожаный шнурок с куском золотисто-прозрачной окаменевшей смолы.

– Принеси-ка к огню подушки и одеяла, чтобы мы все могли устроиться поудобнее, – попросила Марис. – Они вон в том шкафу, в углу.

Сама она достала кружки и вернулась к очагу. Колль усадил ее рядом с собой.

– Так радостно смотреть на тебя, совсем здоровую! – сказал он звучным ласковым голосом. – Когда я узнал, что случилось, то очень испугался, как бы ты не осталась искалеченной подобно нашему отцу. Весь долгий путь сюда с Повита я надеялся услышать обнадеживающие новости о тебе, но напрасно. Говорили только, что падение было ужасным, что ты сломала обе ноги и руку. Но теперь я сам вижу, что ты совсем прежняя, и это лучше самой прекрасной новости. Скоро ли ты полетишь обратно на Эмберли?

Марис посмотрела в глаза человека, которого, хотя их и не связывало кровное родство, она более сорока лет любила как брата.

– Я не вернусь на Эмберли, Колль, – сказала она ровным голосом. – Мои переломы срослись, но этого оказалось недостаточно. Я ударилась головой… Что-то произошло с координацией движений. Я больше не могу летать.

Он посмотрел на нее, качая головой.

– Нет, Марис, нет… – Радость пропала в его голосе.

– Говорить об этом бессмысленно, – добавила она. – Я должна смириться.

– Но нет ли средства…

К большому облегчению Марис, Эван перебил его:

– Нет. Мы сделали все возможное – Марис и я. Травмы головы – великая тайна. Мы даже не знаем толком, что произошло, и я бьюсь об заклад, что в Гавани Ветров нет целителя, способного излечить ее.

Колль ошеломленно кивнул:

– Я вовсе не сомневаюсь в твоих познаниях… Просто не могу представить, чтобы Марис – и не летала!

Марис знала, что удручен он искренне, но его боль и недоумение терзали ее, бередили еще не зажившие раны.

– Тебе и не надо представлять, – сказала она жестко. – Теперь я живу вот так. И пусть все видят! А мои крылья уже доставлены на Эмберли.

Колль промолчал. Марис отпугивало страдальческое выражение его лица; она уставилась на огонь, не нарушая молчания. Эван откупорил каменную бутылку и разлил дымящуюся киву по кружкам.

– Можно я попробую? – Бари лукаво заглянула в лицо отца. Колль улыбнулся и, поддразнивая ее, отрицательно мотнул головой.

Наблюдая за отцом с дочерью, Марис почувствовала, как спадает напряжение, и встретила взгляд Эвана, который протягивал ей кружку с горячим пряным вином. Она улыбнулась и снова обернулась к Коллю, собираясь с ним заговорить.

Однако на глаза ей попалась гитара, которая, как всегда, лежала подле него, и воспоминания нахлынули на нее. Марис почудилось, что с ними сейчас сидит Баррион, умерший столько лет назад. Ведь это была его гитара, которую он вверил Коллю, заменившему ему, бездетному, сына. Марис погладила гладкое дерево, потемневшее от времени и многих слоев лака.

– Спой нам, Колль, – попросила она. – Спой что-нибудь новое.

Она не успела договорить, как он уже поднял гитару. Зазвучали первые мягкие аккорды.

– Я назвал ее «Жалоба певца», – сказал он с горькой усмешкой и начал песню, печальную и ироничную, о певце, от которого ушла жена, потому что он слишком любил свою музыку. Марис подозревала, что он поет о собственной жизни, хотя никогда не спрашивала, почему распался его брак, и слишком редко виделась с ним в те дни, чтобы разобраться самой.

Вновь и вновь звучал припев: