Зная о прочной, сохранившейся еще с моей прошлой жизни связи между эскалаторами и шнурками, можно было ожидать, что в тот день, шагнув на эскалатор, я неизбежно вспомню о проблеме изношенных шнурков, с которой столкнулся часом раньше. Но детерминизм напоминаний зачастую оказывается туманным, и в данном случае о шнурках я уже вспомнил и забыл за несколько минут, проведенных в мужском туалете перед обедом; с тех пор этот вопрос не напоминал о себе – вплоть до недавнего времени, когда я начал восстанавливать события минувшего дня для этого опуса. Даже после обеда, уже в кабинете, когда я вскрыл запечатанный пакетик из «Си-ви-эс», вытащил оттуда сплющенную упаковку новых шнурков и вдел их в ботинки, зигзагообразно опутывая каждое второе отверстие одним концом шнурка, как посоветовал продавец в обувном, в тот момент, когда я обязательно должен был вспомнить все о том же, я напряженно думал, стоит ли перечислить 400 долларов на счет «Чейз Виза», или это слишком крупная сумма, и две недели до следующей зарплаты я не протяну – следовательно, перечислить надо только 200. Почему-то сразу после обеда обычно думается о практических делах, вроде оплаты счетов, – не могу не упомянуть здесь же об утонченном удовольствии, которое доставляла мне в то время возможность распоряжаться своими финансами, особенно разбираться с пухлыми конвертами, набитыми выписками из банка и сведениями о поступлениях – задокументированной историей месяца, ужинов в ресторанах и случайных покупок, о которых бы напрочь забыл, если бы не эти квиточки, исправно воскрешающие момент оплаты: ты в переполненном ресторане, у тебя в желудке – целый бифштекс, рядом обожаемая подружка, улыбающаяся и счастливая, задница уже раскалилась от жаркого винилового сиденья, ты прикидываешь, стоит ли попросить подружку помочь с подсчетом чаевых – иногда удобнее повести себя, как подобает настоящему мужчине, и небрежно метнуть щедро округленную сумму; в других случаях лучше посоветоваться со спутницей насчет тонких нюансов между 15 и 22%, заслуженными сегодня вечером официантом или официанткой, и ты с удовольствием проставляешь сумму чаевых сразу на нескольких листочках, переложенных копиркой, с силой давишь на черный подносик, который ресторан предоставил, чтобы уберечь скатерть, и наконец, закончив и дважды проверив все подсчеты, расписываешься – размашистее, чем в деловом письме, потому что неважно, какие черты характера усмотрят в твоей росписи, да и вино прибавило твоему почерку плавности: почти вся фамилия змеится, как шнур пылесоса, витками втягивающейся туда, где ему положено храниться [27] . Этот завершающий момент вечера возвращается к тебе целиком, пропорционально уменьшенный до размеров копии счета, с нечетко пропечатавшейся через копирку подписью и порой почти неразличимым названием ресторана, похожим на потускневшее воспоминание о нем.

Нет, именно до обеда, через несколько минут после расставания с Тиной, я снова задумался о теории шнурков.

Один небольшой и, пожалуй, не столь интересный вопрос порой тревожит меня: с чего начинается обеденный перерыв – с захода в туалет перед тем, как покинуть офис, или с выхода из туалета? В конце одной из предыдущих глав я инстинктивно написал о минутах, проведенных в мужском туалете перед обедом – именно так я и воспринимал переходный период, не зная, прав я или нет: остановка в мужском туалете относилась к утренней работе, ко всем прочим служебным обязанностям, за которые я нес ответственность; следовательно, несмотря на то, что этот поход ни в коей мере не помогал компании зарабатывать деньги, он был неотъемлемой частью моего рабочего дня – точно так же, как целый час солнечного света, тротуаров и свободы этой частью не являлся. А это значило, что компания оплачивает мне шесть ежедневных [28] визитов в туалет – три утром и три после обеда; моя работа чередуется с этими визитами и разбита на этапы краткими пребываниями в облицованной плиткой декомпрессионной камере, где я поправляю галстук, аккуратно заправляю рубашку в брюки, откашливаюсь, смываю газетную типографскую краску с рук и мочусь на таблетку земляничного дезодоранта в одной из четырех настенных фарфоровых горгулий.

Найдется ли в современном офисе другое место, где изобретательность механиков так же сконцентрирована и выставлена напоказ? Офисные мини-АТС, пишущие машинки и компьютеры в целом малоинтересны – из-за электронной начинки. Штемпель «Питни Боуэс» и устройство автоматической подачи бумаги в скоростном копировальном аппарате – уже кое-что, поскольку представляют собой сочетание электроники и механических изобретений, но если не считать штемпелей с датой, шариков в ручках и роликов на ящиках стола, существующих в изоляции, где, кроме как в туалете, можно увидеть достижения механики в чистом виде? Клапаны выпускают в унитазы точно отмеренные порции воды, форма фарфоровых раковин такова, что водовороты в них образуют почти постоянные и декоративные (и в то же время в высшей степени функциональные) буруны и изгибы, которые понравились бы Хопкинсу [29] ; приборчик на стене выплевывает розовое жидкое мыло со специальными добавками, придающими ему серебристый блеск (я заметил, что их же стали добавлять в шампуни) в сложенные ковшиком ладони; индикатор уровня мыла, пластмассовый рыбий глаз, встроенный в резервуар, показывает обслуживающему персоналу (либо Рэю, либо парню, занятому полировкой поручней эскалатора), в какой день следует отпереть блестящую металлическую панель и пополнить запасы; красивые хромированные трубы писсуаров – ряд из четырех совершенно одинаковых искривленно-узловатых конструкций, создающих впечатление нефтеперерабатывающего завода, с кличками вроде «Клапан Слоуна» или «Смыв Дилэни», примелькавшимися за время работы, но неизвестно откуда взявшимися. Здесь же, в непосредственной близости от офисных документов, сухих, застеленных коврами кабинетов, обрамленных плакатов и каталожных шкафов, сталкиваешься с водостоком промышленного вида, вделанным прямо в пол. А этот архитектурный мини-лабиринт, по которому надо пройти, чтобы попасть в кабинку – явное усовершенствование по сравнению с устаревшей системой двойных дверей, призванное оберегать находящихся внутри от глаз случайных прохожих. Система действует, даже если идешь по коридору вплотную к стене: я точно знаю, потому что пытался мимоходом заглянуть в женский туалет, если в этот момент оттуда кто-нибудь выходил. Даже в двадцать пять лет мне хотелось мельком увидеть хотя бы ряд раковин и женщин, прильнувших к зеркалам, поправляющих подплечники и подкрашивающих губы, узреть, как кто-нибудь из них обтягивает нижние зубы нижней губой на манер Уильяма Ф. Бакли-младшего, а потом, держа неподвижно тюбик с блеском, двигает по нему губой из стороны в сторону, сжимает губы, выпячивает их вперед, потому что в офисной среде подобные зрелища экзотическим образом смешиваются с воспоминаниями о сборах моей подружки на вечеринку: возбуждающий аромат кожи, разгоряченной после душа, сознание, что она красится для привлечения к себе внимания, выражение святости, с каким женщины смотрят только на собственное отражение в зеркале – приподнятые брови, приоткрытый рот, чуть подрагивающие ноздри.

Если вдуматься, такой намек на домашность придает характерный оттенок изобретениям, нашедшим применение в корпоративном туалете: это более величественные, героические разновидности механизмов, занимающих центральное место в нашей личной жизни, – раковины, мыльницы, зеркала, унитазы. У домашних унитазов сиденья овальные, у офисных – в форме подковы; полагаю, разрыв в подкове решает проблему с каплями мочи, вяло шлепающимися на сиденье, когда какой-нибудь отщепенец бездумно справляет свои надобности, не подняв предварительно сиденье. Объяснить подковообразную форму можно и еще несколькими причинами, очевидно имеющими отношение к общедоступности. Но мне приятно сознавать, что кто-то подумал и об этом, адаптировал продукцию своей компании к особенностям поведения в реальных условиях. (Пока я не научился поднимать сиденье ногой, я сам иногда забрызгивал его мочой, а поскольку я высок ростом, так неаккуратно я вел себя почти всегда.) В отличие от домашних рулонов, туалетная бумага здесь была заключена в футляр, создающий сопротивление, поэтому вытягивать из него бумагу следовало медленно и осторожно, чтобы она не разорвалась по линии перфорации [30] , изобретения тех, кто не приветствовал напрасные расходы, а когда заканчивался один рулон, его место занимал следующий. Я с готовностью позволял в некоторой степени ограничивать мои напрасные расходы – пока не появилось это изобретение, меня грызла совесть, когда неосторожным движением я приводил рулон во вращение вокруг оси, так что уже ненужная бумага разматывалась и повисала драпировкой; с другой стороны, когда ты простужен и тебе требуется побольше бумаги, чтобы хорошенько высморкаться, необходимость еле-еле вытягивать ее по листочку страшно раздражает.

В нашем бельэтаже дверь мужского туалета выходила в короткий отросток коридора, который вмещал уходящий в перспективу ряд торговых автоматов и доску внутренних объявлений с извещениями о конторских назначениях, аккуратно заправленными под стекло. В этом же коридоре была слышна призрачная деятельность недосягаемых кабин лифта, которые проносились мимо нашего этажа, двигаясь вверх или вниз – недосягаемых потому, что подняться в бельэтаж можно было только на эскалаторе, грузовом лифте или по пожарной лестнице. (Кроме трех отделов нашей компании, в бельэтаже хватало места ресторану и офису небольшого, некогда знаменитого открытого инвестиционного фонда.) Стонали вертикальные пассаты в шахте лифта, лязгали казавшиеся неподъемными цепи, то ли якорные, то ли цепи безопасности, грудами обрушивающиеся на бетонный пол подвала, когда кабины останавливались, послушные нажатию кнопки вызова. Было приятно думать о том, что эти коробки с живым грузом терпят воздействие значительного ускорения где-то совсем рядом, подвешенные на тросах из скрученной стальной проволоки за одной из стен коридора, а я даже не подозреваю, возле какого архитектурного элемента здания они сейчас находятся. Одни кабины были переполнены, в других, как мне представлялось, стоял один пассажир, переживая момент редкостного уединения – в сущности, большего, нежели уединение в кабинке офисного туалета, поскольку в лифте можно говорить во весь голос, петь и не бояться, что тебя услышат. Л. рассказывала мне, что изредка, оставаясь одна в лифте, она задирает юбку на голову. Я поверил, потому что во время одиноких поездок в лифте притворялся, будто натыкаюсь на стены, как заводная игрушка, сдирал с лица маску из латекса, изображал вопли агонии, указывал на воображаемого собеседника и цедил: «Слышь, приятель, сейчас вобью тебе кадык в глотку, поал? Ну, смотри!» Светящиеся цифры в окошке и торможение вовремя предупреждали об остановке, чтобы хватило времени поправить очки и напустить загадочное выражение, прежде чем в кабину войдут новые пассажиры. На эскалаторах подобное уединение было немыслимым, но, несмотря на это, я предпочитал добираться до офиса эскалатором – вместо того чтобы день за днем участвовать в мелочных церемониях, принятых в лифте: вместе со всеми пристально следить за тем, как в окошке меняются порядковые номера этажей; брать на себя обязанность с притворным старанием придерживать кнопку двери или дверной сенсор, пока в кабину входят люди; ловить обрывки разговоров – внезапно заговорщицких и уклончивых, поскольку не подслушать их в тесноте невозможно, хотя в шумном вестибюле на них никто не обратил бы внимания; проводить ладонью между открытыми створками двери на этаже, где никто не выходит, имитируя таким образом выход пассажира и укорачивая время ожидания; звенеть в карманах мелочью; приветствовать незнакомцев беззвучным шевелением губ, приоткрывая и снова закрывая рот. Мне нравилось ощупывать выпуклые брайлевские цифры рядом с кнопками, читать многократно переснятую копию акта о состоянии лифта, нравилось, когда двери начинали открываться еще до полной остановки лифта, позволяя насладиться точностью торможения на выбранном этаже; и наконец, я любил представлять себе, как массивные, но шустрые противовесы по-тараканьи шныряют на трехдюймовых колесах вверх-вниз по дальней стене шахты, всегда в направлении, противоположном движению лифта.

Так или иначе, в коридоре бельэтажа впечатляющая шеренга торговых автоматов занимала место дверей лифтов. Проходя мимо, я не обращал на автоматы никакого внимания, а они его заслуживали, и действительно, в конце почти каждого дня, когда я заворачивал сюда (обычно на обратном пути после пятого из оплачиваемых компанией визитов в туалет) купить что-нибудь перекусить, у меня часто мелькали неубедительные, повторяющиеся, мимолетные мысли о том или ином из этих автоматов. Они сами выглядели зданиями офисов в миниатюре, разве что спускающийся товар, в отличие от пассажиров настоящих лифтов, никогда не останавливался на промежуточных этажах, а падал прямо вниз, в вестибюли и фойе, оформленные каждый по-своему. Больше всех на лифт походил автомат, которым я пользовался чаще, чем остальными: на панели у него размещалось три дверцы. Когда выбор был сделан, покрытая инеем металлическая лесенка за одной из дверец поднималась на ступеньку вверх (кажется, все-таки поднималась, а не опускалась) и останавливалась, показывая торец бруска мороженого, аккуратно завернутого в бумагу. На соседнем автомате, продающем пепси, частенько появлялись каракули вроде «Эта жестянка сожрала у меня три четвертака! С. Холлистер, 7892». А рядом с пепси-машиной стоял коротышка сигаретный продавец – пережиток первой великой эпохи торговых автоматов, не электрифицированный, не дающий сдачи, функционирующий исключительно благодаря гравитации и пружинам [31] , сработанный компанией «Нэшнл Вендорз» в Сент-Луисе. Достаточно было нажать одну из расположенных в два ряда одиннадцати гладких пластмассовых кнопок (почему одиннадцати?), прилагая усилие – большее, чем при игре, к примеру, в пинбол или настольный футбол, и в широкой металлической пасти появлялась выбранная пачка сигарет. Справа от сигаретной машины можно было увидеть образчик дизайна в классическом стиле вытянутых и угловатых бензоколонок или автоматов 50-х годов, продающих фаст-фуд, вероятно, его выпустили году в 1970-м (дизайнерские новшества доходили до торговых автоматов не сразу, как и до степлеров): этот источник горячего кофе, чая и куриного бульона украшала подсвеченная сзади белая пластмассовая панель с надписью «Горячие напитки» – бойким, наклоненным влево, рассчитанным на детей почерком, а также рисунком, где кофейные зерна сыпались в мельничку, а над явным анахронизмом – фарфоровой чашкой с блюдцем (каких в офисе и не увидишь – разве что на самом высшем уровне, в конторе юриста или шикарном торговом доме) вился курчавый дымок [32] .

Последний автомат у двери туалета был самым новым. Дерзкое изобретение – его создали в эпоху центра Помпиду, всевозможных атриумов и торговых центров, где несомненно прекрасные трубы систем отопления, вентиляции и кондиционирования, гигантские рифленые версии штенгелей пылесоса или сушилки для одежды, выполняли роль архитектурного элемента – этот автомат-закусочная щеголял своими механизмами, за стеклом выставляя напоказ внутренности на металлических спиралях, которые поворачивались, стоило ввести на миниатюрной клавиатуре выбранную двухсимвольную комбинацию цифр и букв. Если старые автоматы с леденцами (похожие на сигаретные – с рукоятками) предлагали восемь товаров на выбор, а заодно и ассортимент жевательных резинок, эта новая машина похвалялась аж тридцатью пятью, в том числе плохо продающимися пакетами чипсов и соленых крендельков. Покупка, спирально ввинтившись в пространство, падала с довольно большой высоты в неглубокую черную лощину – поэтому похожие на подушки пакеты с чипсами помещали на самую высокую спираль: при падении с верхотуры они страдали в меньшей степени, чем, скажем, пакеты «Лорны Дун» – песочного печенья с мармеладной начинкой, или крекеров с сыром и арахисовым маслом; но как ни странно, мне случалось видеть (и покупать) батончики из гранолы, падающие с самого верхнего этажа левой спирали! На мой взгляд, у этого автомата два недостатка. (1) Черный треугольный щиток, который приходится отодвигать, чтобы забрать покупку из лощины, чересчур тяжелый, неудобный и снабженный тугой пружиной – вероятно, во избежание краж с помощью гнутых проволочных вешалок; с этим щитком можно справиться лишь двумя руками – одной придерживать, другой хватать «Лорну Дун», а между тем в распоряжении покупателя зачастую имеется только одна рука, особенно если сначала он заказал себе в соседнем автомате «Горячие напитки» 35-центовый стаканчик кофе, а потом, к кофе, выбрал пакет «Лорны Дун»; в итоге, с трудом удерживая полный до краев и раскаленный стаканчик с кофе за самый ободок – а поставить его поблизости некуда, кроме как на пол, – толкаешь черный щиток ничем не защищенными костями и сухожилиями тыльной стороны руки, хватаешь «Лорну Дун» и, несмотря на серьезный дискомфорт, удивляешься, что вены, наискосок пересекающие эти кости и сухожилия, не сдираются, а адвентициальные оболочки не лопаются от удара массивного закругленного пластмассового края щитка. (2) Спираль – элегантное, но далеко не безупречное изобретение; смятый уголок купленного на последние пятьдесят пять центов пакета соленых крендельков нередко застревает по пути вниз, а как-нибудь наклонить или потрясти громоздкий автомат невозможно. Следующему покупателю достанется и ваш призовой пакет, вынесенный наружу спиралью вместе с выбранным товаром.

Проходя мимо автоматов, я не думал о них, но отмечал их присутствие некоей благодарной частицей сознания – подобную функцию выполняет член съемочной группы, обозначенный в титрах как «ответственный за непрерывность»: он следит за тем, чтобы актер с лейкопластырем, сидящий перед тарелкой с тремя оладьями в первый день съемки, был точно так же заклеен пластырем и сидел перед такой же тарелкой на следующий день. От наличия торговых автоматов я завишу так же, как вы – от какого-нибудь выпукло подстриженного угла живой изгороди или выцветшего плаката в окне химчистки – визуального ориентира и пищи для глаз по пути домой. Два года спустя, зайдя в тот же коридор и обнаружив, что сигаретный автомат – первенец целой эпохи, глава многочисленного семейства механизмов, состоящих в близком родстве с подчиняющимися законам Ньютона автоматами, выдающими шарики жвачки, и парковочными счетчиками, – заменен гигантским еретическим параллелепипедом, продающим йогурты, пакеты клюквенного сока, сэндвичи с тунцом и целые яблоки, вращающиеся на многоэтажной карусели, снабженной отдельными пластмассовыми дверцами на каждом этаже (в соответствии с вызвавшим бурные споры трехступенчатым планом преобразования моей компании в «зону для некурящих»), я еще целую неделю ежедневно с горечью вспоминал о потере.