Забота о моем будущем помогала ей забывать о своих невзгодах.

— Теперь, когда умерла мама, — как-то вдруг заявила она, — я обязана заботиться о тебе.

— Боже праведный! Неужели ты считаешь, что Хелена когда-нибудь заботилась обо мне? Все было как раз наоборот.

— Знаю, знаю. И однако она часто говорила мне, что хочет видеть тебя устроенным.

— Если ты имеешь в виду собственный счастливый пример, — заметил я, — то я предпочитаю оставаться неустроенным.

— У меня есть все, что мне надо, — горячо возразила Чармиан, — у меня есть ребенок.

— Разве я виноват, что у меня его нет?

— Я и не собираюсь тебя винить. Однако. — Она умолкла, а затем посмотрела мне в глаза — Ты разлюбил Мэг именно потому, что она не могла иметь детей? Разлюбил, когда узнал, что она скрыла это от тебя? Ты сам мне сказал. Не так ли? Для тебя действительно это много значит?

Ее черные с золотыми искорками глаза смотрели на меня с вызовом. Я знал, что мне не уйти от ответа, и потому не пытался уклониться от него.

— Думаю, что нет. Думаю, это было просто предлогом. Мы были очень разные люди, Мэг и я.

— Я знала это еще тогда, когда мне было всего шесть лет, — заметила Чармиан, и я подумал, как давно все это было.

— Если бы я тогда тебя послушал! Почему я был глух? Ведь устами младенца глаголет истина.

Она улыбнулась.

— Из всей нашей семьи только я одна наделена способностью разумно мыслить. Да, так вот, я уже сказала тебе, что Лора — моя награда за все мучения. Поверь, это действительно так. Ты знаешь, я, кажется, способна обращаться к ней со словами молитвы, как к богу.

По-настоящему ее состояние я понял потом, несколько дней спустя, когда рассказал ей эпизод, очевидцем и невольным участником которого я стал.

Возвращаясь от одного из клиентов Крендалла, я шел по переулку, которых такое множество между Эджвер- и Хэрроу-роуд. Навстречу по другой стороне шла женщина лет тридцати восьми в аккуратном твидовом костюме с кошелкой в руке. Она вела за руку маленькую девочку, а за ними, немного поодаль, плелся краснощекий мальчуган лет двенадцати. Он был слишком толстый и рослый для своих лет, и длинные серые брюки были явно ему тесны. На нем была малиновая школьная фуражка с кокардой и малиновый джемпер со школьной эмблемой на кармашке.

Когда нас разделяло всего шагов двадцать, женщина недовольно обернулась и сделала нетерпеливый жест рукой, словно хотела сказать. «Ну что ты плетешься, скорее!»

И тут произошло совершенно неожиданное: мальчишка остановился как вкопанный, с секунду смотрел на мать, а затем вдруг с угрожающим видом двинулся на нее. Она в испуге попятилась, а маленькая девочка громко заплакала. Мальчишка, приняв позу боксера, стал, приплясывая, теснить мать, не сводившую с него испуганного взгляда, и вдруг сделал выпад и нанес ей хорошо рассчитанный удар под сердце. Женщина побледнела, громко охнула и резко отпрянула назад.

Я перебежал через улицу и схватил мальчишку за руку.

— Ты что делаешь? Как ты смеешь бросаться с кулаками на мать!

Он вырывался, тяжело дыша и рыча, как звереныш. И тогда я сказал первое, что говорят в таких случаях.

— Вот сейчас позову полицейского, и он тебя заберет.

— Зови, зови! — злобно выкрикнул он. — Пусть забирает ее!

И, ловко вывернувшись из моих рук, он выхватил свой бойскаутский нож. Я вовремя успел снова схватить его за руку и уже не отпускал. Теперь я был не один, потому что к нам подошли седой мужчина с портфелем и маляр, красивший дом напротив.

Маленькая девочка громко и испуганно плакала, круглые слезы, словно горох, катились по ее щекам. Седой мужчина схватил мальчика за другую руку. Так мы крепко держали его за руки, а он повис между нами, словно на качелях, отчаянно брыкаясь, в бессильной ярости делая резкие, почти конвульсивные движения.

— Это уже не в первый раз, — задыхающимся голосом вымолвила мать, — уже не в первый раз. Отнимите у него нож, прошу вас.

Я расцепил мальчишке пальцы, вынул из них нож и отдал матери.

— Ах ты негодник! — возмущался седой господин с портфелем. — Надеюсь, твой отец проучит тебя как следует.

Маляр повел себя иначе. Он присел на корточки перед мальчиком, так что их лица почти соприкасались, и тихим голосом серьезно сказал:

— Я не знаю, что у тебя за обида, сынок, да и не хочу знать, но запомни: лучше матери нет у тебя друга.

Каким бы странным ни показалось в этот момент такое обращение к обезумевшему от непонятного приступа злобы мальчику, но оно возымело действие. Лицо мальчишки вдруг искривилось в жалкую гримасу, и он заплакал, сразу же превратившись из разъяренного зверька в обыкновенного обиженного ребенка. Мы отпустили его, и он побежал по переулку в сторону шумной улицы.