Шрифт:
Подходили пехотинцы из окопов, прислушивались, тоже подхватывали песню, и тихая, приглушенная, — рядом фронт! — она плыла, эта песня о далеком, туманном, но обязательном счастье.
МИРНЫЕ СЛОВА
Седьмые сутки льет дождь. Окопы и землянки сильно затоплены, солдаты сидят на нарах, поджав ноги, и проклинают все и всех на свете. И бога, и войну, и завхозов.
Почему завхозов? А так, когда плохо — всегда ругают завхозов.
— Злыдни, — говорит Горкин беззлобно. — Махорку — и ту мокрую возят. Как ее жидкую курить? А?
Варакушкин деликатно советует:
— Вы ее, сержант, на шею вешайте. Под рубаху. Высохнет.
Горкин всматривается в солдата — «Не шутит ли?» — и ворчит:
— А хлеб и портянки — туда же?
Варакушкин смущается:
— Нет, зачем же?..
— Молодежь нынче балованная пошла, — зевая говорит Кунах. — Мы, когда от немцев текли, — что курили? Немыслимые табаки.
Шота Мгеладзе, любитель острого слова, полагая, что Кунах собирается рассказать байку, подстрекает приятеля:
— Какие же это вы табаки курили, Макар?
— На всякий вкус, парень. Запиши рецепты. Может, когда и пригодится.
Волжанин выдерживает паузу и загибает один палец.
— Возьмем, к примеру, «Сказки Н-ского леса». Что это? А всего-навсего листья. Рвешь, сушишь, крошишь, набиваешь в козью ножку — и дыми, пока не стошнит.
— Тьфу, гадость какая!
— Не по нутру, значит? Тогда другой сорт есть — «Трассирующий». За добрый вкус не поручусь, а треску и огня от него вдоволь. Почему, говоришь? Потому как состав в нем сильно сложный. На щепоть табака — полфунта хлебной крошки, соли да пыли. Все, что в солдатском кармане есть. И это негоже? Ну и народ! Вот вам — иной табак: «Легковой, шоферский». Полведра воды и пачка махорки. Замешал, взболтал — и лей на древесную стружку. А то еще «Кавалерийский» — из кизяка. Ничего, курили...
Все молчат, прислушиваются к хныканью дождя, дымят самокрутками.
Молоденький боец Морозков прикладывает ладонь к уху, глаза его напряжены.
— Ты чего? — интересуется Мгеладзе.
— Самолет, вроде бы...
— Ха, самолет!.. — усмехается грузин. — Радар ему живо отходную споет.
Солдаты вслушиваются в незнакомое слово, поворачиваются к Смолину.
— Что за машина такая, Александр Романович?
— Умница.
— Работает-то как?
— В конечном счете, ничего сверхъестественного. В пространство запускаются ультракороткие волны, а затем радар ловит их отражение от предметов. Вот так и действует, как летучая мышь...
— Что? — удивляется Мгеладзе. — Причем тут мышь?
Солдаты придвигаются к взводному. Кажется, будет над чем посмеяться.
— Нет, я вполне серьезно, ребята.
— Растолкуйте, — просит Кунах.
— Ну, что ж, можно и растолковать, — соглашается Смолин. — Представьте себе теплый летний вечер. Сумерки. Небыстро летит майский жучишко, трещит крылышками, ищет пропитание. И вдруг — черная тень. Мелькнула — и нет ее. Нет и жука.
— Летучая мышь съела? — догадывается кто-то.
— Она.
— Глазища у нее, надо полагать, острые...
— Нет, никудышные. Маленькие. Слепенькие.
Варакушкин пожимает плечами.
— Ночь темная, и жук темный. Как мышь видит?
— Она и не видит почти. Слышит.
Смолин набивает трубку махоркой, удобнее устраивается на жестких нарах.
— Человеку кажется: и волк и паук, и рыба — все живое — и видит, и слышит жизнь, как мы, люди. Нет. У них свой, не наш мир.
Иван Максимович Катенев, старый солдат, егерь мирного времени, согласно кивает головой.
— Верно подмечено.
— Возьмем звуки, — продолжает рассказ Смолин. — В жизни их великое множество, да мы-то знаем не все. Есть особые свистки для собак. Дуешь, а ничего не слышно. Но пес мчится к тебе во все ноги.. Выходит, ухватил сигнал.
— Слыхивал. Ультразвуковые свистки, — подтверждает Катенев.
— Они самые.
С блиндажного потолка на головы солдат сыплется песок. Смолин замолкает, прислушивается.
Варакушкин ворчит:
— И чего ему не сидится, немцу? Такой дождина, а он из пушек палит, дьявол. От страха, что ли?.. Продолжайте, Александр Романович.
— Не скучно? — осведомляется Смолин.
Кунах отрицательно крутит головой.
— На войне мирные слова — первое удовольствие.
— Ну, коли так — ладно. Комара знаете?
Все ухмыляются: еще бы не знать эту пакость!
Смолин тоже усмехается, почесывая шею, до сих пор не отошедшую от укусов.
— А ведь тоже — жизнь, своя, особая. Слух не наш, совсем иной. И свидания комары по-своему назначают, весьма толково.
— Депеши шлют, — иронизирует Мгеладзе. — По радио в любви клянутся.