Причесывая русые волосы обломком гребешка, Зимних внезапно с большой серьезностью сказал Ярушникову:

— Я о большом тебя, Петя, просить хочу. Но упреждаю: голова на кону. Не струсишь?

— Какое дело?

— Я сейчас у Миробицкого. Не по собственному хотению, понимать должен.

— А то не понимаю...

— Ну вот — все, что надо, я, видно, сделал. Теперь самый раз — к своим.

— Так и скачи отсюда в Челябу. У тебя и конь есть.

— Дело не в коне, Петька. Сотник со мной Шеломенцева послал, чтоб не утек я. Убегу — дом сожгут и старика пристрелят.

— Негоже это, — покачал головой Ярушников и вдруг насупился: — Ну и пусть сожгут. Нечего было Миробицкого к себе пускать.

— А что ж мог сделать? Вилами их затыкать?

— Сюда бежать следовало. Нашел бы крышу.

— Они ему письмо не посылали о приезде. Явились и все. Между прочим, — он тебя знает, Шеломенцев?

— А то нет. Дядя он мне.

— Что ж ты раньше-то не сказал, дурак этакий! — вспылил Зимних.

— Не спрашивал, я и не говорил... Ты о деле поминал. Что надо?

— Лист чистой бумаги найдешь?

— Только и всего? Погоди маленько.

Петька вытащил сундучок из-под кровати, выудил оттуда тонкую школьную тетрадку и подал ее приятелю.

Зимних вырвал из середины двойной лист, разложил перед собой на столе, кивнул на дверь,

— Пойди к воротам, покарауль, чтоб категорически никто не заходил.

Петька, не задавая вопросов, ушел.

Гриша нарисовал на листке расположение станиц, изобразил кружками озера и дороги между населенными пунктами. Потом снизу провел черту и под ней нарисовал условные обозначения: крестики — склады оружия, квадратики — ямы с продовольствием, большой кружок — штаб «голубой армии».

Незажившая рана саднила. Пришлось положить на лист брусок для точки косы, чтоб опустить совсем руку и дать ей отдохнуть. Левой он нанес условные значки на самодельную карту и принялся писать донесение.

Писалось медленно и трудно. Квадратные буквы уплывали то под линейку, то поверх ее; буква «и» все время получалась как в зеркале: соединительная черточка шла не снизу вверх, как положено, а сверху вниз.

Зимних перечислил все фамилии бандитов, как в Шеломенцевой, так и в станицах, опорные пункты и даже явки — все, что успел узнать за короткое время пребывания в «голубой армии». Он сообщал в чека, как лучше ударить по банде и какими дорогами идти к заимке. Писал также, что остается на месте: в нужный момент произведет панику в штабе и поможет своим.

Окончив свою многотрудную работу, вытер пот со лба, сунул листки за пазуху и вышел во двор.

Вернувшись с товарищем в дом, разложил карту и листки на столе, сказал, немного волнуясь:

— Вот, Ярушников. Это важный документ. И его надо перекинуть нашим, в чека.

— Перекину, — сразу став очень серьезным, сказал Петя. — Теперь и отправлюсь.

Гриша пожевал папиросу, подумал, покачал головой:

— Теперь нельзя, Петька. Неспокойно. Можно напороться на засаду. Найдут Миробицкий или Абызов бумаги — и дело сгубим, и нам точка. Значит, повременить надо. Я сигнал подам, когда спокойнее будет.

— Как?

— Приеду сам или пошлю к тебе кого,

— А если Миробицкий не пустит тебя сюда? И других не пустит?

— Не пустит? — задумался Гриша. — Это вполне может быть... Что же нам делать, парень?

Молодые люди посмотрели друг на друга, подымили цигарками, — ничего путного не шло на ум.

— Ладно, — сказал наконец Зимних, — пойдем пока к тайнику, документы спрячем.

Они вышли во двор, быстро сняли верхнее дно голубятни, положили карту и донесение рядом с оружием, вернули доски на место.

— И не страшно тебе одному у них, у бандитов? — внезапно спросил Ярушников, и Грише показалось, что в его голосе звучит сострадание.

— Я не один, — хмуровато откликнулся Зимних. — Я с правдой там, Петька. Значит — вдвоем.

— Я бы не смог, — простодушно объявил Ярушников. — И трудно это сверх меры: чужими глазами смотреть на них, чужими ушами слушать.

— Ну ты брось хныкать, — оборвал приятеля Гриша. — Лучше о деле сказал бы.

Петя обиженно замолчал, но шевелил губами, будто о чем-то спорил с собой.

— Ты что — молишься, что ли, Ярушников?

— Нет, — покрутил тот головой. — Вот одна придумка есть. Да не знаю, что скажешь.

— Какая придумка?

— Я голубей тебе дам. Тех же, красных. Ты их спрячь подле заимки, а потом выпусти, когда нужно. Никаких записок посылать не надо. Прилетят — я знать буду: дорога чистая. Тогда — в Челябу.

Зимних несколько минут молчал, глядя отсутствующим взглядом на Ярушникова. Наконец кивнул головой.

— Это вовсе не глупо придумано. Из тебя, Петька, со временем настоящий пролетарий получиться может.