Мы позволим себе припомнить еще несколько странных особенностей этой великой женщины. О несравненная и незабвенная! Мы готовы хранить память о вас до самой смерти. Сладостная вы наша, у вас была такая выдающаяся грудь, что каждый, кому довелось взглянуть на нее, был поражен, словно в него угодило пушечное ядро. Подобно свободно катящейся столитровой бочке, она грозила раздавить всякого, кто вставал на ее пути. А этот орлиный нос! Зрелище ее благородного профиля пронзало любого поклонника до глубины души! Хроники сообщают, что она питала пристрастие к ярко-желтым чулкам со строгими черными подвязками. У нее была мощная талия и такая осанистая спина, словно ее распирало изнутри и она вот-вот взорвется. Темные, как грозовая туча, глаза всегда смотрели с укором, а губа была закушена. Были и другие особенности, тоже весьма примечательные. Но о них мы лучше умолчим… Она талант, а мы — поклонники.

Ф р и д е р и к а. Отчего вы печальны, дорогой господин Ленц? Ну же, не хмурьтесь. Видите, как мне весело. Разве я виновата, что у меня хорошее настроение? И за это вы на меня сердитесь? Вы сердиты на меня за то, что я терпеть не могу хандрить и киснуть? Просто жизнь кажется мне сегодня такой прекрасной. А вам нет?

Л е н ц. Я этого больше не вынесу. Мне нужно на воздух. Немедленно. Вы счастливы, вы божественны. Тем хуже для меня. Когда я вижу ваше прекрасное лицо, мне хочется взять его в руки и поцеловать, а вы этого не хотите, и никогда не захотите, никогда не пожелаете. Мы не созданы друг для друга. Я не гожусь для этой жизни.

Ф р и д е р и к а. Зачем же так сразу падать духом? Вы можете меня сильно огорчить. А могли бы доставить истинную радость, если бы захотели немного взбодриться, но вы не хотите.

Л е н ц. Я не могу.

Ф р и д е р и к а. Что ж, уходите. Ступайте прочь. Оставьте меня. Так будет лучше.

Л е н ц. Да знаете ли вы, как я вас люблю? Как я боготворю вас?

Ф р и д е р и к а. Вот этого вы могли бы и не говорить. Вон идет Гете. Одному Богу известно, что со мной творится, когда я вижу этого славного человека. Я сама не своя.

Л е н ц. Спокойно, спокойно. Только бы меня никто не увидел. Как же я низко пал. Веду себя отвратительно. Но это лучше, чем приходить в отчаяние. Жалкому уроду тоже нужна своя радость. Почему одному человеку достается все, все прекрасное, что есть на свете, а другому ничего, совсем ничего? Лучше уж быть подлецом, чем полным ничтожеством. О природа, как ты божественна. Даже тем, кто тебя искажает, ты даруешь блаженные мгновения и священные реликвии. И душа их ликует. Вот они, ее чулки (Целует их.) Я обезумел. Я весь дрожу. Так дрожат преступники. Эти предметы — моя святыня. Как голова трещит. А если кто придет? Прочь отсюда. Не то я буду опозорен навеки.

Г е т е. Какой великолепный вид. Познание и наслаждение нигде не связаны лучше, чем в столь возвышенном месте. Если есть желание охватить взором все более широкое пространство, прекрасная панорама становится все великолепнее. Вон там раскинулась благодатная земля, и мерцающая река вьется по равнине, как легенда, как древняя добрая истина. А вон там, вдалеке, горы. Можно глядеть на все сразу и все-таки не наглядеться. Странная машина — наш глаз. Он схватывает все и тотчас снова отпускает. А внизу, в этих милых старых улочках, суетятся люди. Выходят, уходят, трудятся. Отсюда сверху отлично видно, как мы благотворны и справедливы, когда заняты разумной ежедневной рутиной. Порядок снова и снова творит красоту. Разве не так?

Л е н ц. В нашу немецкую литературу должна ворваться буря, пусть этот старый, трухлявый дом содрогнется всеми балками, стенами и членами. Только бы эти парни решились говорить о том, что наболело, что сидит у них в печенках. Мой «Гофмейстер» нагонит страху. Вот именно нагонит. Пора штурмовать. Лезть на стены. Дерзать. В природе это как ропот и шепот крови. Тоже мне, наша литература! Нужно подрумянить ее пепельно-серые бледные ланиты. Что значит: она прекрасна? Прекрасно лишь то, что свежо, что волнуется, бушует. Ах, взять бы молот да ударить по ней, чтобы искры посыпались. Искры, Гете. Я думаю, что «Солдаты», подобно молнии, могли бы зажечь, воспламенить нашу литературу.

Л е н ц. Все здесь кажется мне враждебным, варварским, вульгарным. Я погибаю. Куда идти? Ни знака, ни намека. Иллюзии испарились. Сон кончился. А как здесь мертво, как душно. А теперь еще дождь пошел. Зачем вообще идет дождь? Дождь идет затем, чтобы в мире существовали зонты и мокрые улицы. Глаза болят, будто под веками что-то жжет. Хочется упасть наземь и ползти. Надоела эта вечная ходьба. Чего ради я так стараюсь? Ведь это же глупо…

Г е р ц о г и н я. Так вот вы какой? Не робейте, подойдите ближе. Коль скоро мы рады вас видеть, вы можете нас не опасаться. Ваши драматические труды походят на вас. В них есть что-то робкое и одновременно дикое. Умерьте несколько и то и другое, это пойдет на пользу вашему поэтическому жару, да и вам самому. Однако я и в самом деле рада, что вы нашли возможность приехать к нам. Надеюсь, в скором времени вам у нас понравится. В жизни должно быть место некоторому теплу и уюту, но и какому-то размаху, пристойной широте. Но я, кажется, собралась читать вам лекцию? Отнюдь не собираюсь и не должна этого делать. Поверьте, я лишь от всего сердца радуюсь вашему здесь присутствию. Вы уже подыскали себе подходящее жилье? Да? Превосходно. Наш Веймар непременно станет для вас родным, здесь много всякой всячины. Вы должны лишь принять его таким, каков он есть, и он доставит вам истинное наслаждение. Глядя на вас, можно подумать, что вам не повредил бы хороший наставник. Вы не обиделись, что я беседую с вами вот так, запросто? Нет? Но я заболталась, а меня ждет герцог. ( Ленц краснеет, хочет что-то сказать, но не решается.)