Но нет. Все современники и ближайшие потомки хором твердят нам, что Марк Аврелий — праведник, святой, равного которому не бывало. «Не было человека в империи, который бы принял без слез известие о кончине императора. В один голос все называли его кто лучшим из отцов… кто великодушным, образцовым и полным мудрости императором — и все говорили правду» (Геродиан) [2] . На похоронах его случилось неслыханное. Недавно еще люди рыдали и бурно сетовали. Но сейчас вдруг все успокоились и явились с ясными лицами. «Несмотря на всеобщую скорбь, никто не считал возможным оплакивать его участь; так все были убеждены, что он возвратился в обитель богов, которые лишь на время дали его земле» (Капитолин) [3] . Все последующие императоры громогласно утверждали, что будут подражать ему. Он был идеалом для Юлиана Отступника. Но и враги Отступника, христиане, гонений на которых, кстати, Марк Аврелий не отменил, называют его добрым, великим и мудрым. Его лечащий врач Гален говорит о доброте императора как о вещи общеизвестной.

Почти каждое положение из «Размышлений» Марка Аврелия доказывается его жизнью. Он говорит, что нельзя ни на кого гневаться. И вот мы знаем, как взбалмошные капризные риторы бросали ему в лицо едкие и несправедливые упреки, а он неизменно сохранял доброжелательное спокойствие. Ни одно резкое слово не сорвалось с его языка. Он говорит, что надо быть снисходительным к ближним своим. Но судьба подвергла эту снисходительность большим испытаниям. Жена его была развратна; весь Рим гремел слухами о ее грязных и скандальных похождениях. Считали, что в конце жизни она вошла в заговор против мужа. Источники говорят нам, что император видел все, но терпел и прощал. В своих же «Размышлениях» он благодарит богов за то, что они послали ему такую жену (I, 17). Его легкомысленный и беспутный брат отравлял ему жизнь. Он был соправителем, но палец о палец не ударил, чтобы помочь Марку Аврелию. Вдобавок он кутил, бросал на ветер то, что годами скапливал в казне император. Его даже называли маленьким Нероном, хотя он и не был жесток. «Марк Аврелий, зная о нем все, делал вид, что не знает ничего, стыдясь упрекать брата» [4] .

Против Марка Аврелия восстал Авидий Кассий, которого он облагодетельствовал. Сам Кассий был убит солдатами. «Для всех было ясно, что он (император. — Т. Б.)пощадил бы его, если бы от него зависело» [5] . Всех же остальных бунтовщиков он простил. Город Антиохия за свое восстание поплатился лишь тем, что на некоторое время был лишен права на публичные игры.

Марк Аврелий говорит, что всегда старался помочь ближним. И мы знаем, как усердно занимался он благотворительностью. Как заботился о воспитании бедных детей и сирот.

Он пишет: «Умирая, не ропщи, а благодари богов» (II, 3). И он умер именно так. Все поражались его спокойствию, благости и терпению в страданиях.

Мы должны признать, что Марк Аврелий был искренен. Таково было единодушное мнение всей Античности. Итак, некогда существовал такой праведник, и праведник этот управлял Империей. Но как это возможно? Неужели политик, облеченный вдобавок огромной властью, может быть, не говорю уже святым, но просто хорошим человеком? Как удалось достичь святости Марку Аврелию? С этим тесно связан другой вопрос: что вообще удерживает человека на трудной стезе добродетели? Ради чего должен он быть хорошим? Обратимся вновь к его дневнику.

Марк Аврелий был стоик, а значит, верил, что миром управляют благие и разумные боги. Он не раз говорил об этом. И первая мысль, которая приходит в голову, что награда ждет праведника на небесах. Эту мысль часто высказывали стоики. Персей, ученик Зенона Китийского, считал, что души праведников становятся божествами. Цицерон, одно время близкий к стоикам, уверенно утверждал в каждом своем диалоге, что душа бессмертна. В «Сне Сципиона» герой поднимается на небо и видит на Млечном Пути сонм праведников. Именно там, когда душа сбросит оковы тела, начинается истинная жизнь. Убежденный стоик Катон Младший, когда Цезарь при нем сказал, что смерть — вечный сон, резко возразил: «Различны пути добрых и злых, и грешники попадают в места мрачные, бесплодные и отвратительные». Сенека же восклицает: «Этот краткий смертный век — только пролог к лучшей и долгой жизни». И он сравнивает земную жизнь с существованием зародыша в тесной темной материнской утробе. Но настанет день — день твоей земной смерти — и ты выйдешь оттуда. Тогда откроются перед тобой тайны природы, рассеется туман и в глаза тебе хлынет ослепительный свет. «Представь себе, каково будет это сияние, в котором сольется блеск бесчисленных звезд». Как же рисует рай для праведников Марк Аврелий?

И тут нас ждет неожиданность. Никакого рая нет, ибо нет вообще вечной жизни. Это не значит, что нет у нас души. Душа есть, это божественное начало в нас; о ней надо думать в первую очередь, махнув рукой на навязчивые требования тела. Но когда мы умираем, тело наше рассыпается на составные элементы, становясь землей, частью материи. Также и души наши разлагаются на элементы и возвращаются к «семенообразному разуму» (IV, 21). «Ты существуешь как часть Целого. Тебе придется исчезнуть в породившем тебя, правильнее, ты в силу изменений будешь поглочен его семенообразным разумом» (IV, 14).

Иногда говорят, что гелиоцентрическая картина мира мрачна. Ведь ранее Земля была в центре мироздания, человек же — в центре Земли. Само Солнце ежедневно совершало свой круг, чтобы согреть его, осветить его жизнь и дать созреть плодам земным, которые должны его насытить. Наука же разбила эту картину. Оказывается, Земля — ничтожная былинка, затерянная во Вселенной.

Но если мы рассмотрим мировоззрение Марка Аврелия, геоцентриста, религиознейшего человека, эта научная концепция покажется почти радостной. Земля, говорит он, — точка. Человек — былинка. Он стоит перед двумя безднами — прошлым и будущем. В них тонет все. «Сколько Сократов, сколько Эпиктетов поглотила уже вечность» (VII, 19). «Ничтожна жизнь каждого, ничтожен тот уголок земли, где он живет» (III, 10). Природа все время находится в движении — она рождает одно, поглащает другое, но ничего нового не производит. Все идет по кругу. Поэтому «безразлично, будешь ли ты наблюдать человеческую жизнь в течение сорока лет или десяти тысяч лет. Ибо что ты увидишь нового?» (VII, 49) (IV, 14). «Что было вчера в зародыше, завтра уже мумия и прах» (IV, 49). «Сущность Целого подобна стремительному потоку; она все уносит с собой. Как жалки все эти политики!.. Хвастливые глупцы» (IX, 29). И самое сильное и страшное сравнение: «Для природы Целого вся мировая сущность подобна воску. Вот она слепила из нее лошадку; сломав ее, она воспользовалась ее материей, чтобы вылепить деревце, затем человека, затем что-нибудь еще» (VII, 33).

Смерть не зло, говорит Марк Аврелий. Она столь же естественна, как рождение или любовь. И принимать ее мы должны смиренно, безропотно, даже радостно. Это лишь простое разложение элементов, из которых слагается каждое живое существо (II, 17). «Ты взошел на корабль, совершил плавание, достиг гавани; пора слезать» (III, 3).

Но, быть может, надо жить для славы, этого идола древних римлян, ради которого они готовы были пожертвовать всем? Увы! Она вызывала у Марка Аврелия только грустную и презрительную улыбку. «Время человеческой жизни — миг… Ощущение — смутно; строение всего тела — бренно; душа — неустойчива; судьба — загадочна; слава — недостоверна… Жизнь — странствование по чужбине; посмертная слава — забвение» (III, 17). И далее: «Все земное ничтожно. Ничтожна даже посмертная память — слава. Она ничто для умершего, ничто для живого, суетный дар» (IV, 19). Бездна забвения поглотит все дела человеческие. «Скоро ты забудешь обо всем, и все, в свою очередь, забудет о тебе» (VII, 21).