Обрушившись с Балкан вместе со снегом на голову вражеской армии, отряды Гурко, Карцева и Радецкого, как и намечалось планом Обручева — Милютина, решили исход войны.

После взятия Шейнова, пленения армии Вессель-па-ши путь на Адрианополь был открыт.

Перед Адрианополем были возведены сильные укрепления. Турецкое правительство не жалело своих последних средств на оплату иностранных военных инженеров и закупку материалов и тем более не жалело сил и жизней сгоняемого на работы населения. Одновременно усиливались знаменитые Чекменджинские укрепления, прикрывающие с суши подступы к столице Порты.

Войска Сулейман-паши, которым надлежало встать под Адрианополем, отступали под ударами отряда Гурко. По теоретическим подсчетам, войскам Сулейман-паши нужно было шесть суточных переходов до выхода к Адрианополю... По тем же расчетам, путь туда же от Шейнова составлял пять переходов. Поэтому был сформирован передовой отряд Скобелева, и он устремился по весенней распутице на юг, опережая армию Сулейман-паши, идущую с запада, и войска Мухтар-паши, стремящиеся туда же с востока.

Питаясь трофейным провиантом и бездомным скотом, в разбитой обуви, обносившаяся, изможденная горными переходами и боями, русская армия стремительно катилась на юг, одолев за первые сутки 80 верст...

Кажется, Скобелев оказался единственным в истории военачальником, который в условиях форсированного марша и при острейшей нехватке людей отдал странный приказ: уставших, недомогающих или заболевших солдат не подгонять. Пусть отдыхают, поправляются, чинятся и по мере сил идут за отрядом.

По колено в грязи, надрываясь у вечно застревающих пушек, армия шла вперед, оставляя за собой шлейф из усевшихся на обочинах дорог солдат. Они латали обмундирование, сушились у костров, бродили по обезлюдевшим, разрушенным деревням в поисках пропитания, ловили пасшихся на проталинах овец, курили, отдыхали...

Но когда частям объявлялся ночлег, фельдфебели на вечерней поверке с удивлением обнаруживали, что вся рота или эскадрон налицо.

Сулейман-паша слал телеграмму за телеграммой с требованием вагонов для скорейшей доставки войск в Адрианополь. И приказывал сжечь мост через Марицу, чтоб задержать Скобелева. Все эти депеши достались генерал-майору Струкову, как и мост через Марицу, который казаки успели захватить, потушить, и он остался вполне проходимым.

Генерал Струков был маленького роста, худющий, кожа да кости, и очень подвижный. Офицеры про него острили: «Куда ни плюнь-—там Струков». Так могли бы острить и турецкие офицеры, если бы им было до смеха. Ибо какой бы маневр они ни придумывали — там уже оказывался Струков. Тут как тут. Вставал он всегда рано, до побудки, сам прибирал постель, в еде был неприхотлив, а винное и табачное презирал. В зависимости от обстоятельств мог спать в седле, и этого ему хватало. Скобелев назначил Струкова командиром авангарда своего отряда, подчинив ему полк московских драгун, петербургских улан и неполный полк донцов.

Отряд Струкова шел, опережая главные силы на сутки и более, таща за собою конную батарею. Ее все проклинали, она порой проваливалась в грязь не только по ступицы колес, а и по цапфы стволов. Сотня-другая людей и лошадей вытаскивали ее, потом, переводя дыхание, сокрушенно смотрели, как пушки снова начинают тонуть. Большинство рассуждали, что одна батарея в отряде погоды не сделает, но Струков отвергал все советы оставить пушки.

Все чаще и чаще на обочинах торчали повозки с домашним скарбом. Подтаивал снег под трупами загнанных лошадей, иногда у повозок были отрублены постромки. Значит, коней забрали солдаты. Часто в повозках обнаруживали трупы женщин, стариков и детей, замерзших ночью или погибших от истощения и болезни.

Потом отряд стал догонять толпы беженцев. Они, у кого хватало сил, пытались бежать прочь с дороги и вязли в снегу. Женщины прижимали к себе детей, с немым ужасом смотрели на московцев. Те говорили, показывая на север:

— Куда вы бежите? На смерть от голода и холода? Ворочайте назад по домам. Никто вас не тронет.

Не понимали, да и не могли понять. Не раз видели, как башибузуки расправлялись с болгарами, да и сами порой не стояли в стороне, и не только из религиозного фанатизма, а чтоб поживиться на чужой беде, свести мелочные счеты, сознавая безнаказанность, которой очень легко поддаются люди. И сейчас ничего не ждали, кроме расправы, и молили аллаха, чтоб послал скорую смерть.

Серьезных столкновений с турецкими войсками почти не было. Война уже шла по дипломатическим каналам. Турецкое правительство говорило не о том, что согласно заключить мир, а о том, где и когда его подписать и на каком рубеже остановить армии. Турецкие дипломаты обивали пороги западноевропейских правительств, упрашивая остановить русских. Об этом и думали сами правительства.

А передовой отряд Скобелева шел и шел на юг.

Два эскадрона вышибли башибузуков из городка Германлы и на станции обнаружили состав из двух пассажирских вагонов с паровозом, на котором развевался белый флаг. В вагонах находились уполномоченные ту-редкого правительства, направляющиеся к русскому командованию для переговоров о перемирии.

Скобелев приказал пехоте закрепиться в городе, а послов придержать, потому что на окраинах драгуны вели отчаянные схватки с остатками редифа (войск резерва) Сулейман-паши, рвущимися в город, подгоняемыми голодом. Когда все атаки были отбиты, Струков с Верещагиным вошли в вагон. Там находился высокий сухопарый старик с белой бородой клином — Намык-па-ша, старый дипломатический волк, приезжавший в Россию еще при Николае I и наиболее близкий султану человек в империи. Вторым был министр иностранных дел — нервный, довольно молодой Сервер-паша.